Шерлок Холмс. Новые заметки доктора Ватсона

клеток, в которых было по меньшей мере около сотни желтых птиц, учивших друг друга петь свои, на мой взгляд, какофонические песни. Было очевидно, что миссис Моултон больше всего на свете обожала, даже боготворила этих маленьких чертят. Естественно, некоторые из этих крохотных созданий периодически умирали, и она хранила их тельца в качестве оружия мщения единственному оставшемуся в живых члену вашей семьи.

— Но что плохого сделали ей Пертви?

— Плохо сделали канарейкам, — сказал Шерлок Холмс. — Сотни птиц ваши предки отправляли в свои шахты, чтобы узнать, какова влажность угля, как это тогда называли. Но сейчас мы понимаем, что речь шла о наличии газа метана.

— О боже! — воскликнул я. — Но я никогда не слышал о подобных вещах. Я вообще ни разу в жизни не был в шахте!

— Птицам никто не хотел причинить вреда, вы же понимаете. Как правило, если они прекращали петь, это было знаком для шахтеров. Если птицы теряли сознание, те старались привести их в чувство… Тем не менее, я полагаю, если этот неуловимый, невидимый и смертельный газ все же присутствовал, то часть птиц все-таки умирала… Вот почему миссис Моултон жаждала мести! И когда она намекнула нам, что больше уже не будет мертвых канареек в клубе, я поспешил сюда, чтобы расстроить ее финальный замысел…

Я с безмолвным благоговением уставился на него. Через несколько секунд в комнату ворвался и сам доктор Ватсон, сообщив, что миссис Моултон в полиции полностью признала свою вину, а еще выяснилось, что ее девичья фамилия была Уилсон. Он настаивал на проверке моего пульса и сердцебиения, желая узнать, все ли со мной в порядке. Прежде чем я успел произнести слова благодарности, его друг Холмс уже накинул на плечи свое пальто и вышел из клуба. Ватсон быстро убрал свой стетоскоп и поспешил за ним. Я не винил его. Я понял, что Шерлок Холмс был человеком, за которым я бы тоже пошел куда угодно.

Вызывающая отвращение история о красных пиявках «Морган Лливелин» (приписывается Эрнесту Хемингуэю)

Следующий рассказ вряд ли можно назвать загадочным. Мистер Р. заплатил за него наличными, поэтому мы не можем с уверенностью назвать его автора, хотя в бухгалтерских записях получателем записан Э. М. X. Дожившая до наших дней внучка мистера Р. предполагает, что это лауреат Нобелевской премии Эрнест (Миллер) Хемингуэй (1899–1961), автор таких поистине героических работ, как «Прощай, оружие!», «Убийцы», «Старик и море», а также «И восходит солнце (Фиеста)». Но эта гипотеза основывается частично на «отголоске Хемингуэя» в этом рассказе, а частично — на ее детском воспоминании о бородатом мужчине, которого дедушка, представляя, назвал «папа», чем ужасно ее смутил. Вторая загадка касается канонической ссылки на «вызывающую отвращение историю о красных пиявках и ужасной смерти банкира Кросби». В следующем рассказе нет никакого упоминания о Кросби. Я еще раз изучил записи Ватсона, чтобы убедиться, не пропущено ли его имя, ведь банкир мог быть безымянной жертвой этой истории, или, наоборот, смерть Кросби была отдельным приключением, которое Ватсон ошибочно присовокупил к своим красным пиявкам.

Но ни одна из теорий не оказалась правильной. Мои исследования доказывают, что история о Кросби и красных пиявках — это совершенно другой рассказ (также составленный Э. М. X.), события которого являются продолжением нижеприведенной истории. Если это вызовет интересу читателей, то наследница мистера Р. обещает опубликовать этот рассказ несколько позже. — Дж. А. Ф.

* * *

В последние дни лета 1894 года мы с мистером Шерлоком Холмсом жили в загородном доме с видом на реку и луг, простирающийся до самых холмов. В этом году я продал свой приемный медкабинет и вернулся на старую квартиру на Бейкер-стрит, и после всей этой суеты мне захотелось отдохнуть. А в это время вследствие совокупного воздействия трагедии в Аддлтоне, загадки кургана и других дел мой друг так устал и обессилел, что даже не возражал, когда я предложил провести несколько дней за городом.

На самом деле сама погода помогла мне убедить его. Лондонский дождь, определенно, пагубно воздействует на человека. Непрекращающийся несколько дней кряду дождь до блеска вычищает мостовую, но угнетает душу. В то утро, когда я предложил Холмсу отдохнуть, он развалился в своем любимом кресле у камина, мрачно уставившись на дождевые струи за окном.

— Ватсон, держу пари, что в такую погоду совершается больше преступлений, чем в любую другую, — сказал он невесело, когда я вошел в комнату.