— Что еще за дерьмо такое… — Комиссар Ле-Гуэн сказал это самому себе, и фраза повисла в полной пустоте.
Услышал ее только Луи. Он подошел, утирая глаза.
— Сам не знаю, — сказал он. — Я тут же выскочил… Вот и все…
Дойдя до середины комнаты, Арман ошарашенно оглянулся на своих коллег и, чтобы немного прийти в себя, вытер взмокшие ладони о брюки.
Бержере, из отдела идентификации, шагнул к Ле-Гуэну:
— Мне понадобятся две команды. Это надолго. — И добавил: — Это же надо… Такое не часто увидишь… — Подобные замечания были ему несвойственны.
Да, такое нечасто увидишь.
— Ладно, займись, — произнес Ле-Гуэн, столкнувшись с только что прибывшим Мальвалем, который тут же выскочил, зажимая рот.
Камиль сделал знак остаткам своей команды, что час храбрецов пробил.
Было трудно представить себе квартиру до… всего «этого». Потому что «это» теперь заполонило всю сцену, и взгляду не на чем было передохнуть. На полу справа лежали останки тела со вспоротым животом, переломанные ребра вонзались в красно-белый мешок, очевидно желудок, и в одну грудь, ту, которая не была вырвана. Однако точно сказать было довольно сложно в силу того, что женское тело — а то, что оно женское, сомнений не вызывало — покрывали экскременты, которые частично маскировали следы бесчисленных повреждений. С другой стороны, слева, находилась голова (женщины, возможно другой) с выжженными глазницами и странно короткой шеей, как если бы голова была вдавлена в плечи. Из разинутого рта вываливались белые и розовые трубки трахеи и вен, которые, погрузившись в самые глубины горла, извлекла чья-то рука. Напротив них валялось тело, которому, возможно, — если только это не было тело кого-то другого — голова когда-то принадлежала, с самого же тела кожа была частично содрана с помощью глубоких надрезов, а живот (так же как и вагина) испещрен глубокими дырами с очень ровными краями, безусловно прожженными какой-то кислотой. Голова второй жертвы была сквозь щеки прибита к стене. Камиль отметил все эти детали, достал из кармана записную книжку и тут же убрал ее обратно, как будто задача была столь чудовищна, что любой метод оказывался бесполезен, а любые спланированные действия обречены на провал. Никакая стратегия не может противостоять подобному зверству. И однако, именно затем он и находился здесь, лицом к лицу с этим не имеющим названия зрелищем.
Еще жидкой кровью одной из жертв воспользовались, чтобы вывести огромными буквами на стене: «Я ВЕРНУЛСЯ». Крови потребовалось много, о чем свидетельствовали длинные подтеки под каждой буквой. Преступник использовал несколько пальцев, то сводя их вместе, то расставляя, отчего надпись казалась расплывчатой. Камиль перешагнул через половину женского тела и подошел к стене. В конце надписи один из пальцев приложили к стене с обдуманным тщанием. Каждая деталь отпечатка была ясно видна и совершенно отчетлива — такие отпечатки раньше ставились на удостоверения личности, когда дежурный полицейский плотно прижимал ваш палец к специальной желтой картонке.
Кровь забрызгала стены до самого потолка.
Камилю потребовалось немало минут, чтобы собраться с мыслями. Он не мог думать, оставаясь в этой обстановке, потому что все увиденное представляло вызов здравому смыслу.
Теперь в квартире работало человек десять. Как в операционной, так и на месте преступления иногда воцаряется особая атмосфера, которая кажется непринужденной. Люди охотно шутят. Камиль этого терпеть не мог. Некоторые специалисты изводят окружающих шуточками, чаще всего сексуального характера, и словно растягивают дистанцию, как другие тянут время. Такая манера поведения свойственна профессиям, большинство представителей которых мужчины. Женское тело, даже мертвое, всегда остается женским телом, и, на взгляд техников, привыкших вычленять реальность из драматических обстоятельств, самоубийца остается «красивой девчонкой», даже если ее лицо посинело или распухло, как бурдюк. Но сегодня в просторной квартире Курбевуа атмосфера была совсем иной. Ни сосредоточенная, ни сочувственная. Скорее спокойная и тяжелая, как если бы даже самые изобретательные были застигнуты врасплох и задумались, что бы такого остроумного сказать о теле со вспоротым животом, лежащем под пустым взглядом прибитой к стене головы. Поэтому все делалось почти в религиозной тишине. Молча брали образцы и пробы, направляли прожектора на точку съемок. Несмотря на весь свой опыт, Арман был сверхъестественно бледен. Он переступал через натянутый отделом идентификации скотч с церемониальной медлительностью и, казалось, боялся разбудить случайным жестом еще ощущающийся здесь ужас. Что до Мальваля, его продолжало выворачивать наизнанку в пластиковый пакет; пару раз он предпринимал попытку присоединиться к команде, но тут же возвращался обратно на площадку, хватая ртом воздух и практически
