передней ногой у его Хелаксы.
— Похоже, здесь не только церковный праздник. — Макин кивнул в сторону площади, видневшейся впереди. Там был установлен деревянный помост, сколоченный из досок, на которых еще не успели застыть капельки смолы. Широкий помост, виселица и три веревки, раскачивавшиеся на ветру.
У общественной коновязи мы оставили лошадей, и Макин бросил мальчишке два медяка, чтобы тот присмотрел за ними.
— Церковная казнь, — сказал Макин. У дальнего края платформы развивался белый флаг: святой крест и чаша на белом полотнище.
— Хм-м. — В Высоком Замке я не проявлял особого интереса к церковным делам и событиям. На дорогах церковь распространяет римскую отраву очень сдержанно. И это, пожалуй, единственный вопрос, в котором отец на меня не давил.
Вместе с жителями мы стояли на солнце и ели жареную баранину на вертеле, купленную у уличного разносчика. Мальчишка продал нам арак в оловянных кубках, темный и горький напиток, крепче вина. Он подождал, пока мы выпили, забрал пустые кружки и пошел дальше. Меня не интересовали церковные распри, но почему бы не поглазеть на хорошую казнь? Несколько лет назад мы были свидетелями казни брата Меррона, и тогда Роу сказал: «Для хорошей казни не нужно веской причины».
Вначале мы услышали пение, пели четыре мальчика из местного церковного хора, возможно, даже не кастрированные, что скорее всего в городе соломенных хижин. Ничего не происходило, только высоко подняли серебряный крест на древке. Затем толпа расступилась, и взлетели ввысь голоса мальчиков в белых монашеских одеяниях. Я увидел Сима, он подпевал им, имитируя слова, так как латынь не знал.
Появились священники — два черных ворона — размахивая кадилами. Не старше Макина, лица тупые, как у братьев. За ними тащилась телега, в ней — связанные по рукам и ногам мать с двумя дочерьми, лет десять-двенадцать, трудно сказать, от ужаса смертельно бледные. Старший священник замыкал шествие, пурпурный шелк кардинала, усыпанный бриллиантами, просматривался под черной сутаной. Суровый мужчина с довольно красивым лицом, седые волосы и глубокие залысины придавали ему солидности.
— Хочу хорошего эля. — Макин сплюнул. — Этот арак оставляет кислый привкус.
Возможно, для хорошей казни не нужно веской причины, но, кажется мне, ни одна казнь, которую проводит церковь, не может быть хорошей. Всю жизнь я презирал отца Гомста за ложь и слабость. Ночь терновника и дождя выявила его лживость, словно молния ярко осветила темную комнату. Но эта лживость проявлялась не только в ту ночь. Справедливости ради следует сказать, что хилый оптимизм Гомста и его разговоры о любви имели мало общего с доктриной Римской церкви. Мой отец не допустил бы влияния священника на дела замка.
Слышались улюлюканья и насмешки, когда женщину с девочками затаскивали на помост, хотя большинство зрителей хранили молчание, стояли с непроницаемыми, безрадостными лицами.
— Ты знаешь, что общего между Римской церковью и той, что существовала до нее, с верой, которую исповедовали во времена Зодчих и столетия до них? — спросил я.
Макин покачал головой:
— Нет.
— Этого никто не знает, — сказал я. — Священник Антикус заглянул в каждую Библию, уцелевшую в глубоких подвалах после Тысячи Солнц, перелистал все священные книги, просмотрел все архивы Ватикана. Проштудировал все, что не сгорело, но могло сгореть, — каждую букву, каждую сноску. Богослов никогда не скажет тебе больше того, что тебе разрешено знать.
Священник расхаживал у края платформы и вещал толпе о грехе и колдовстве. Бриллиантовая россыпь на его одеянии ловила солнечные блики и разбрасывала их над головами ближе всех стоявших к помосту.
— Йорг, я никогда не водил тебя на проповеди богослова. — Макин развернулся. — Пойдем, выпьем хорошего эля.
Я наблюдал, как палач потащил сопротивлявшуюся девочку к виселице. Нас ожидало не только зрелище повешения, но прежде маленькое кровопролитие. Девочка боролась за свою жизнь как могла: на руках палача появились царапины.
— Не хочется с утра видеть трупы, сэр Макин? — Я подначивал Макина, но насмешка относилась в первую очередь ко мне, к тому, что вызвало у меня во рту неприятный кислый привкус, как у Макина — арак.
Макин заворчал.
— Называй меня слабаком, но я не хочу на это смотреть. Не хочу видеть, как вешают детей.
Я думаю, Макин никогда не имел пристрастия наблюдать казни ни детей, ни взрослых. Хотя много лет назад он втянулся в мрачный и кровавый мир братства, когда принял миссию защищать меня.
— Но они ведьмы. — Я отпустил еще одну ядовитую насмешку в свой адрес. Возможно, они были ведьмами. На своем пути я встречал немало самых разнообразных ведьм, и кажется, что с каждым годом все больше магии и волшебства проникает в наш мир
