мальчишку в охапку и выкинуть из тарелки прочь, да еще и придать ускорение хорошим пинком.
Вместо этого он даже позволил ему выйти на своих ногах и шел за ним до самого выхода, стиснув зубы, чтобы случайно не обронить одно из тех слов, которые так хотелось произнести, ибо они ну уж больно подходили ситуации. И только когда мальчишка оказался снаружи, позволил себе слегка расслабиться. Даже успел вновь обратить внимание на запах и подумал, что для тех же ведьм он вполне может быть смрадом разложения.
Хотя сейчас уже все это не имело никакого значения.
Спрыгнув на траву, Ларион мрачно сказал:
— Закрой дверь. Не ровен час кто заглянет.
— Пожалуйста!
Солон обиженно надул губы, но руками поводил. После этого дверь в тарелку закрылась.
Вот теперь можно было и в самом деле слегка успокоиться. Кажется, обошлось. А ведь…
Федоров искоса взглянул на мальчишку.
А ведь так просто дать ему подзатыльник. И главное — очень хочется. Плюс к тому еще и заслужил. Вот только нельзя этого делать. Парень так и не понял, что именно сделал неправильно. Надо объяснить. Но не сейчас.
Сейчас первым делом надо найти Щербака, рассказать ему все о тарелке, а потом попросить поставить к ней охранников. Причем им должно быть строго-настрого наказано не подпускать к ней Солона на пушечный выстрел. Ни при каких условиях. И пусть тот на него обижается сколько угодно. Это можно вытерпеть.
— Его можно починить, клянусь, можно! — Мальчик все еще не мог оторвать глаз от летающего корабля ведьм. — Я знаю, я это чувствую.
— Не совсем представляю, как это можно сделать, — Ларион счел себя просто образцовым дипломатом. — Даже при моем опыте я совершенно не представляю, с чего начинать. Пошли, надо сообщить кому-то из больших начальников о случившемся.
Он крепко взял Солона за руку и повел его прочь от тарелки.
— Да брось, — безмятежно сказал мальчик, оглядываясь в ее сторону. — Никаких отговорок. Я сказал починим и еще как. Времени на это, конечно, уйдет много, может быть, год. И все равно починим. Между прочим, чем тебе не предлог задержаться у нас подольше?
Простыня приносила прохладу разгоряченному телу. Федоров немного поерзал, устраиваясь удобнее. Шар гриба-ночника, стоявшего в глиняном горшочке возле кровати, светил так ярко, что он хорошо видел слегка запрокинутое лицо Анны, ее длинные волосы, нацелованные губы.
— Это опасно? — спросила она.
— О чем ты?
— О тарелке. Насколько опасно Солону с ней возиться?
Что можно ответить на такой вопрос в мире, в котором, выглянув утром из окна, чтобы узнать погоду, запросто можно получить пулю?
Ларион придвинулся ближе, прижался к ее спине, обнял, поцеловал гладкое, белое, такое шелковистое на ощупь плечо.
— Не увиливай, — сказала она. Голос ее был очень серьезен.
— Я и не увиливаю, — и он снова прижался губами к ее коже, на этот раз чуть выше.
— Если с ним что-нибудь случится, — сообщила Анна, — я тебя убью, по-настоящему убью. Возьму дробовик, подойду сзади и разнесу башку.
— В самом деле?
— Можешь не сомневаться.
Она повернула к Федорову лицо, и некоторое время вглядывалась ему в глаза. Изучающе, что-то для себя про него решая. Наконец решила и, несильно толкнув в грудь, вполголоса сказала:
— Нет, не может быть тебе доверия, одинокий всадник с пустынных холмов.
— И это правда, — вздохнул Ларион. — Святая, как крест.
— И несмотря на это, я тебя, мерзавца, люблю.
— Так положено. Кто-то обязательно должен любить одинокого всадника с холмов.
— Но почему именно я? — хихикнула она.
Его правая рука погладила ее руку, прошлась по плечу, осторожно опустилась на мягкое упругое полушарие.
