Я замолчала. Гэбби не любила вдаваться в подробности моей работы.
— Да ты что?
Она откусила кусочек хлеба и выжидающе уставилась на меня. Наверное, из вежливости.
— Удивительно, что в прессе об этом упомянули лишь вскользь, — продолжила я. — Тело нашли недалеко от Шербрука. Личность пришлось устанавливать. Ее убили в марте или в апреле.
— Но ты постоянно занимаешься подобными вещами, — сказала Гэбби. — Почему именно это убийство не идет у тебя из головы?
Я откинулась на спинку стула и пристально взглянула в ее глаза, размышляя, стоит ли рассказывать подробности. Вообще-то, Гэбби единственная, с кем я в состоянии их обсуждать.
«Может, так будет лучше? — подумала я. — Но для кого? Для меня?»
— Преступник изувечил жертву. Потом расчленил и перенес в лес.
Гэбби молчала.
— Мне это напоминает убийство другой женщины, с ее телом я тоже работала, — сказала я.
— Что ты имеешь в виду?
— Одинаковые… — Я старательно выбрала следующее слово. — Одинаковые элементы и в том и в другом случае.
— Например?
Она взяла бокал.
— Например, обезглавливание.
— По-моему, такое происходит довольно часто. Женщина становится жертвой, ей разбивают голову, ее душат, разрезают на части.
— Да, — согласилась я. — К тому же я еще не знаю причину смерти второй убитой, ее тело сильно разложилось.
У меня возникло ощущение, что Гэбби сделалось не по себе. А может, я ошиблась.
— Что еще тебе кажется странным?
Гэбби поднесла бокал к губам, но не отпила из него.
— Расчленение обоих тел. А еще…
Я замолчала, вспомнив о вантузе. Я до сих пор не понимала, что это означало.
— Значит, ты считаешь, что и ту и другую женщину пришил один и тот же подонок? — спросила Гэбби.
— Да. Считаю. Но не могу убедить в этом кретина, которому поручено расследование дела. Он не желает даже думать о том втором убийстве.
— Не исключено ведь, что эти убийства — дело рук одного из тех психопатов, которые, издеваясь над женщинами, кончают? — спросила Гэбби.
— Да, — ответила я, не глядя на нее.
— Думаешь, он не остановится?
Голос Гэбби опять прозвучал резко, но на сей раз она четко выговорила все слова. Я положила вилку на стол, посмотрела подруге в глаза и увидела в них странно напряженное выжидание. Ее рука слегка дрожала, пальцы крепко сжимали ножку бокала, поверхность вина волновалась.
— Гэбби, прости. Не следовало тебе об этом рассказывать. С тобой все в порядке?
Она расправила плечи и, продолжая пристально на меня смотреть, осторожно поставила на стол бокал, но пальцы разжала и убрала руку не сразу, чуть погодя. Я жестом подозвала официанта.
— Кофе будешь?
Гэбби кивнула.
Мы закончили ужин, побаловав себя трубочками канноли и капучино. Гэбби пришла в себя, когда мы принялись вспоминать годы учебы, шутить и смеяться над самими собой — над теми прежними нами, с длинными прямыми волосами, в джинсах-«колоколах» на бедрах. Над всем своим бунтарским поколением.
Когда, выйдя из ресторана после полуночи, мы шли по улице, Гэбби возобновила разговор об убийствах:
— Каким он может быть, этот парень?
Я удивилась ее вопросу.
— Я имею в виду, ты считаешь этого типа сумасшедшим? Или нет? И сможешь ли его вычислить?
Моя растерянность ее раздражала.
