я, все эти люди не съехались бы сюда. Что, если пакет кто-нибудь убрал? Или если в нем действительно не труп очередной жертвы, а останки с какого-нибудь старого кладбища? Вчера было темно, а мое состояние оставляло желать лучшего. Вдруг все, что я увидела, породило мое воображение? У меня сжался желудок.
Бертран поздоровался с нами. Он, как всегда, выглядел укороченным вариантом манекенщика. Земляные рыжевато-коричневые тона его сегодняшнего костюма — полученные, несомненно, без применения химических красителей — идеально подходили для предстоящего мероприятия.
Мы с Райаном поздоровались с теми, кого знали, и повернулись к человеку в очках.
— Энди. Доктор. А это отец Пуарие, — представил нас Бертран.
— Архиепископ епархии.
— Ах да. Простите, я не уточнил. Отец Пуарие — архиепископ епархии. Ведь эта территория принадлежит церкви.
Бертран указал большим пальцем на ограду за спиной.
— Темпе Бреннан, — сказала я, протягивая руку.
Отец Пуарие сверкнул очками и слабо пожал мою кисть. Если бы за умение здороваться за руку ставили оценки, он получал бы, наверное, одни двойки. Пальцы холодные и безжизненные, как морковки, слишком долго пролежавшие в погребе. Я едва удержалась, чтобы не вытереть руку о джинсы, когда он отпустил ее.
С Райаном они тоже обменялись рукопожатиями, но лицо детектива ничего не выразило. Его веселое расположение духа улетучилось, сменившись напряженной серьезностью. Он вошел в привычную роль копа. Пуарие как будто что-то собрался сказать, но, встретившись с Райаном взглядами, передумал и поджал губы. Хоть никто ничего ему и не объяснил, он почувствовал, что теперь именно Райан несет всю ответственность.
— Кто-нибудь уже был там? — спросил Райан.
— Нет. Камброн приехал около пяти. — Бертран указал подбородком на офицера справа от него. — По крайней мере с тех пор никто не входил на территорию церкви, никто не выходил оттуда. По словам отца Пуарие, здесь бывают лишь два человека: он сам и уборщик. Старику за восемьдесят, работает тут со времен Мейми Эйзенхауэр.[1]
По-французски Эйзенхауэр прозвучало как Изенхур — довольно забавно.
— Ворота не могли быть незапертыми, — сказал Пуарие, глядя на меня через очки. — Когда я приезжаю сюда, проверяю все замки.
— Как часто вы сюда приезжаете? — спросил Райан.
Очки повернулись к нему.
— По меньшей мере раз в неделю, — ответил их обладатель примерно через три секунды. — Церковь несет ответственность за все свои владения. Мы не прос…
— Что именно здесь располагается?
Еще одна пауза.
— Монастырь Святого Бернара. С тысяча девятьсот восемьдесят третьего года он не действует. Церковь посчитала, что монахов в нем слишком мало, поэтому и решила его закрыть.
Отношение архиепископа к церкви как к некоему существу с чувствами и собственным мнением показалось мне странным. Его французский тоже звучал странно. Разговаривал отец Пуарие не гнусаво и протяжно, как остальные квебекцы, а несколько иначе. Я не могла определить, что у него за акцент. Это был не гортанный французский, не парижский, как его называют североамериканцы, а французский бельгийца или швейцарца.
— Что здесь происходит сейчас? — спросил Райан.
Еще одна пауза. Создавалось впечатление, что звуковые волны доходят до архиепископа дольше, чем до других людей.
— В настоящий момент ничего.
Пуарие вздохнул. Возможно, ему вспомнились лучшие времена, когда церковь процветала, а монастыри были полны монахов. Или он хотел собраться с мыслями, чтобы четче и быстрее отвечать на вопросы полиции. Его глаза скрывали линзы очков. В пиджаке и байкерских ботинках он вообще не походил на священника.
— Сейчас я приезжаю сюда лишь для того, чтобы проверить, все ли в порядке, — продолжил Пуарие. — Уборщик хорошо справляется со своими обязанностями.
— Чем именно он занимается? — спросил Райан, делая записи в небольшом блокноте, скрепленном пружиной.
— Следит за печью, за трубами, расчищает снег. Мы ведь живем в довольно холодном месте. — Пуарие сделал жест худой рукой, словно желая обвести ею всю провинцию. — Еще уборщик осматривает стекла — порой мальчишки бросают за ограду камни. —
