Я повернулась к нему:
— Это правда?
Прежде чем он успел ответить, я все поняла по его лицу, сперва побледневшему, а затем залившемуся униженным румянцем.
— Значит, он тебе рассказал. Мне следовало догадаться. Этот старый сукин сын не может вынести нашего счастья и никогда не мог. Все, чего он всегда хотел…
— Это не он нарушил клятву. — Я оперлась о стол, чувствуя внезапную пустоту в душе. — Это сделал ты. И солгал мне.
— Ради всего святого, я не врал. Это было еще до нашей свадьбы. — Он шагнул ко мне. — Я сам собирался рассказать тебе, Изабелла, клянусь. Мальчик… ему всего два года и…
— Я не про первого ребенка. А про того, которого ты сейчас ждешь.
Он застыл. Я почувствовала во рту вкус крови от прикушенной губы.
— Не оправдывайся, — сказала я. — Та женщина… ты ее любишь?
— Нет, клянусь тебе, нет! — Он беспомощно взглянул на меня. — Всего лишь миг слабости, безумия. Я был далеко от тебя, от нашего дома; так устал от войны, от бесконечных ночей ожидания атаки французов. Казалось, за мной наблюдает весь мир, ожидая моей гибели. Я… мне требовалось утешение.
— И потому ты лег в постель с другой женщиной, пока я здесь спорила с матерью, заботилась о дочери, переживала смерть Энрике? Ты предал наши брачные узы лишь оттого, что устал и нуждался в утешении?
— Да. — Он помолчал, качая головой. — Не стану говорить, что поступил правильно. Не знаю… сейчас я об этом сожалею, но я всего лишь мужчина. Я не идеален, Изабелла, и никогда таковым не притворялся.
Внутри у меня все сжалось, словно от удара.
— Ты уверен, что ребенок твой? — спросила я, и мой холодный, бесстрастный голос показался мне чужим.
Фернандо вздрогнул — судя по всему, об иной возможности он не задумывался.
— Думаю, да, — тихо ответил мой муж. — У меня нет причин считать иначе.
— Что ж, хорошо. В таком случае, как только ребенок родится, ты должен позаботиться о его надлежащем содержании. Найдешь для него достойное место — в церкви, если это мальчик, или в прислуге знатной дамы, если это девочка. Мне не хотелось бы, чтобы о короле Кастилии говорили, будто он пренебрегает своими обязанностями.
Собравшись с силами, я заставила себя задать последний вопрос, ответ на который мне на самом деле знать не хотелось, ибо после этого в реальности случившегося уже нельзя было усомниться.
— Тот, другой ребенок, мальчик, — как его зовут?
— Альфонсо, — негромко сказал он. — Как твоего покойного брата.
— Понятно. — Я взглянула ему в лицо, увидела отразившиеся на нем любовь и чувство вины, печаль и искреннее сожаление — и мне вдруг показалось, что вся жизнь и любовь лежит у наших ног, разбитая вдребезги, подобно хрупкому стеклу. — Пока мы тут сидели, добиваясь равенства и превознося наше tanto monta… что ж, теперь мы действительно равны. На бумаге. Но оба знаем: настоящего равенства между нами никогда не будет, пока один из нас хранит подобные тайны.
— Изабелла, прошу тебя. Это всего лишь опрометчивость с моей стороны! Она ничего для меня не значила.
— Возможно. Но для меня значит все.
Я отвернулась, не желая, чтобы он видел мои душевные страдания.
— Изабелла, — услышала я его недоверчивый голос, — ты серьезно? Просто уйдешь, хотя я признал свою ошибку? Неужели не дашь мне хотя бы шанса все исправить?
Словно в туманной дымке, я молча вышла, не обращая на него внимания и едва замечая появившихся рядом Инес и Беатрис, которые повели меня мимо толпящихся в коридоре придворных в зал, где ждали гранды, а затем по винтовой лестнице наверх в мои покои. Когда за мной захлопнулась дверь, мне захотелось выплеснуть всю накопившуюся во мне первобытную ярость и тоску.
Но вместо этого я услышала собственный шепот:
— Мне нужно помыться.
— Помыться? Но здесь нет горячей воды, — сказала Беатрис, взволнованно комкая подол платья. — Придется принести из кухни.
— Не важно. — Я начала срывать с себя одежду, цепляясь ногтями за тесемки и разрывая тонкую ткань. — Снимите это с меня. Я задыхаюсь. Не могу дышать.
Беатрис и Инес бросились ко мне и раздевали, пока я не осталась в шелковом нижнем белье, чувствуя, как меня бьет
