деревянной бочке у себя за спиной, — и я должен заработать, чтобы заплатить за телегу.
Я видела, как пассажиры по другую сторону бочки выгибают шеи, чтобы поглядеть на меня.
— Постой, — сказала я и выудила небольшой матерчатый кошелек из кармана, который сделала в своем одеянии. Обхватив кошелек пальцами, я нащупала колечко, решив не давать вознице ничего более дорогого. Мне еще предстояли немалые траты. Я протянула ему колечко. — Этого хватит?
Гримаса на лице возницы мгновенно сменилась довольным выражением, и золотое колечко моей покойной матери исчезло в его грязной ладони.
Забравшись в телегу сзади, я увидела на лицах других пассажиров жалость и презрение. Мое кольцо, вероятно, стоило больше, чем эта поездка. Я пристроилась в уголке на чистой соломе и опустила глаза, стараясь не встречаться с любопытными взглядами. Телега тем временем тронулась.
Внезапно в бок мне уткнулся чей-то локоть. Полная женщина средних лет — кроме нас с ней, других женщин в телеге не было — пододвинулась поближе. Улыбнувшись, она протянула мне кусок ржаного хлеба. После вчерашнего ужина я ничего не ела. Обычно голодные спазмы в желудке были для меня предметом гордости, ибо свидетельствовали о том, что я выше своей бренной плоти, но нынешняя моя миссия требовала немало сил. Я с благодарным кивком приняла угощение. Немного хлеба и глоток водянистого эля из деревянной кружки придали сил моему уставшему телу.
Я прислонилась к борту. Мы миновали небольшой рынок, на котором продавали, кажется, одни пряности и травы. Теперь, когда дождь прекратился, продавцы сняли покрывала со своих узеньких прилавков. Воздух ненадолго наполнился густым запахом бурачника, шалфея, чабреца, розмарина, петрушки и лука. Мы миновали рынок, и снова в нос ударили настойчивые запахи города. Впереди показался ряд четырехэтажных домов — таких богатых я здесь еще не видела. На углу висела вывеска ювелира.
Молодой человек, сидевший напротив, ухмыльнулся и громко, на всю телегу, сказал:
— Вот спасибо королю Генриху за то, что сегодня на Смитфилде сожгут молодую красавицу! Хоть будет на что посмотреть! А то в прошлый раз там казнили какого-то фальшивомонетчика, старого и уродливого!
Проглоченный кусок хлеба чуть не выпрыгнул из меня обратно, и я прикрыла рот рукой.
— А что, она и вправду красавица? — спросил кто-то.
Старик с молочно-голубыми глазами покрутил длинный волосок, торчащий у него из подбородка.
— Я знал кое-кого, кому доводилось видеть леди Булмер. Говорят, она действительно милашка, — медленно произнес он. — Куда красивее королевы.
— Которой именно королевы? — прокричал один из пассажиров.
— Да всех трех, — ответил кто-то еще.
Нервный смешок пронесся по телеге. Высмеивать короля, который женился вот уже в третий раз (с первой супругой он развелся, а вторую казнил), было опасно. Это считалось преступлением, за которое отрубали руки и уши.
Старик еще сильнее дернул себя за бороду.
— Видать, леди Булмер сильно обидела короля, коли он приказал сжечь ее на глазах простолюдинов, а не отрубить ей голову на Тауэр-Хилл или повесить в Тайберне, где казнят благородных преступников.
— Они привезли всю знать и дворян помельче рангом на королевский суд в Лондон — всех тех, кто присоединился к Роберту Аску. Леди Булмер будет казнена первой.
Мое дыхание участилось. Что бы, интересно, сказали эти лондонцы, что бы они сделали со мной, если бы узнали, кто я и откуда? В одном можно было не сомневаться: до Смитфилда я бы точно не добралась.
Я стала вспоминать молитвы, чтобы укрепить себя: «Господи Боже, помоги мне стать покорной без задней мысли, бедной без раболепия, благонравной без уступчивости».
— Эта потаскуха Булмер — бунтовщица! — выкрикнула женщина, поделившаяся со мной хлебом. — Проклятая католичка с Севера, заговорщица, хотела скинуть короля!
«Смиренной без притворства, счастливой без греховности, серьезной без жеманства, деятельной без легкомыслия, кроткой без горечи, правдивой без двуличия».[3]
— Они там, на Севере, готовы были жизнь отдать, чтобы только все оставалось по-старому. Они хотели защитить монастыри, — осторожно сказал старик.
Все поспешили выразить презрение:
— Разжиревшие монахи прячут золото в сундуках, а тем временем бедняки за стенами монастырей голодают.
— Я слышал про монахиню, которая забрюхатела от священника.
