охота либо катание на лодках по реке, каждый вечер — маскарад и пирушка. Когда Карл, Генрих и другие кавалеры пригласили Филиппа и его свиту принять участие в соколиной охоте, я наконец выкроила время побыть наедине с Елизаветой.
Я позвала ее в длинную галерею, чьи сводчатые эркерные окна выходили на реку. По пятам за нами следовали ближние дамы, собаки и Марго, которая умышленно едва волочила ноги, поскольку я не разрешила ей принять участие в кровавых развлечениях двора.
— Мой супруг требует, чтобы все эдикты о веротерпимости были отменены, а католическая вера объявлена во Франции единственно истинной, — заявила Елизавета даже раньше, чем я успела осведомиться о ее самочувствии. — Все желающие обратиться в нее должны будут просить об отпущении грехов. Те, кто не захочет обратиться, должны будут умереть.
— Почему же он сам мне этого не сказал? — Я резко остановилась и смерила ее взглядом. — Он пробыл здесь не одну неделю, он сидел со мной за одним столом. Или ты его полномочный посол?
— Я его супруга и королева. Поговорить с тобой — мой долг.
— И поэтому ты позволяешь себе советовать матери, как она должна управлять своим королевством?
— Это не твое королевство. Король Франции — мой брат Карл.
Я сделала знак Лукреции, и она отвела Марго и прочих наших спутниц подальше. Намеренно помолчав несколько мгновений, я сказала:
— С той минуты, как ты покинула Францию, не прошло ни дня, чтобы я не мечтала о нашей встрече. Мне больно думать, что я могла чем-то оскорбить тебя.
— Ты позволила ереси заполонить Францию. Это ли не оскорбление?
— Благая Дева! — прошептала я, растерянно воззрившись на нее. — Что он с тобой сделал?
— Если ты говоришь о моем супруге, он всецело предан католической вере. — Елизавета помолчала. Ее холодная как лед рука коснулась моей. — Ты должна прислушаться ко мне. — Она оглянулась на дам, которые, собравшись у гобеленов, играли с собаками. — Филипп не одобрит никаких компромиссов. Он считает, что ты никогда не положишь конец гугенотскому мятежу. Если бы я не вмешалась, когда Меченый пленил тебя и Карла, он отправил бы армию на помощь Гизам.
— Ты… ты вмешалась?
— Я не хотела, чтобы он ухудшил положение. Однако в следующий раз я, вполне возможно, ничего не сумею сделать. — Елизавета подняла глаза и впервые за все время посмотрела на меня, как прежде. — Шесть месяцев назад у меня случился выкидыш. Я едва не умерла. Вот почему Филипп так долго медлил с ответом касательно нашей с тобой встречи. Он опасался, что я не смогу выдержать тяготы пути.
Я не могла шевельнуться. Глаза мои наполнились слезами.
— Именно тогда я осознала, что моя жизнь может оказаться недолгой, — продолжала она. — И решила употребить все усилия ради сохранения мира между нашими странами. Филипп осведомлен обо всем, что здесь происходит, и его вовсе не порадовало, что ты позволила Колиньи уйти от наказания за убийство Меченого.
С этими словами Елизавета взяла меня за руку и увела к ближайшей оконной нише. Потрясенная до глубины души, я покорно села рядом с ней на мягкую скамеечку.
— Матушка, ты меня слушаешь?
— Да, — прошептала я. — Слушаю. Мне так жаль. Отчего ты раньше не сообщила мне об этом? Я бы сама приехала к тебе.
— Я потеряла ребенка, потому что на то была воля Господня. Нет, я говорю о Колиньи. Его следовало приговорить к смерти. Почему ты не сделала этого?
— Он… он был оправдан. — Я вытерла слезы тыльной стороной руки. — Я приказала провести расследование, однако ни один судья не установил причастности Колиньи к убийству.
— Это неважно. Во всей Европе нет ни единого католика, который верил бы в его невиновность. Если он и не заплатил за убийство Меченого, то желал его смерти, и к тому же он возглавил мятеж против своего короля.
— Не против короля, а против Гизов. Дитя мое, ты понятия не имеешь, что они натворили и еще могли бы натворить, если бы не смерть Меченого. Мы с твоим братом так и остались бы пленниками, а он и монсеньор правили страной.
— Как бы то ни было, ты не можешь бесконечно угождать обеим сторонам. В конце концов тебе придется сделать выбор.
Мысленным взором я увидела Колиньи таким, каким он был в Шенонсо: вот он склоняется надо мной, худой, жилистый, и его теплое дыхание щекочет мою кожу.
— Неужели ты не понимаешь? — Голос мой задрожал. — Он поступил так ради Франции. Я не могу судить его за то, что, возможно, сделала бы сама, если бы подвернулся случай.
