августа — я почувствовал именно тогда, что Советский Союз пропадает. И не важно, кто там победил, — это был первый звонок, а может быть, уже и не первый. Кроме того, я уже начал говорить о том, что это, помимо всего прочего, огромная экономическая трагедия, от которой мы не можем оправиться до сих пор. Дай я лично не могу воспринимать своих друзей, знакомых из разных республик Союза как мигрантов, как чужих людей. После Октябрьской революции появилось 2,5 миллиона эмигрантов — русских людей, живущих за границей. А в 1991 году за рубежом оказались 25 миллионов русских. А вообще говоря, даже больше, наверное, порядка 100 миллионов человек очутились в других странах. Разделились семьи. Это гигантская трагедия.
В. ПОЗНЕР: Мой отец был сыном эмигранта, его семья покинула Советский Союз в 1922 году. И у него оставались романтические воспоминания о революционном Петрограде — он все помнил. Он жил за границей долго, успешно работал в киноиндустрии, стал человеком весьма преуспевающим. Не брал никакого гражданства — ни французского, ни американского, — потому что хотел вернуться в Советский Союз. И в декабре 1952 года он привез нас, свою французскую жену, меня, девятнадцатилетнего, и моего брата сюда. Если бы Сталин не умер через четыре месяца, моего отца посадили бы непременно. И, скорее всего, с концами. Мать, наверное, тоже. Может, и меня. Пашку — нет, его, наверное, в какой-нибудь детдом отправили бы. Я понимаю, что это трагедия, когда страна разваливается, когда целый народ старался, верил, пытался что-то созидать. Но когда посмотришь, что делали с этим народом, сколько было диких страданий, сколько несправедливо убитых, посаженных, сколько людей бежало. Как можно мечтать о восстановлении этого? Я этого не понимаю.
Ж. АЛФЕРОВ: Мой отец тоже провел некоторое время в местах заключения — мне об этом он рассказал уже после XX съезда партии. Его выпустили довольно быстро, потому что он ничего не подписал, в это время уже требовалась санкция прокурора, а прокурором оказался его товарищ по гражданской войне. Я прекрасно знаю, что происходило, и думаю, что да, вы правы: проживи Сталин еще несколько лет, снова творились бы ужасные вещи. Тем не менее страна сделала необычайно много. Советский Союз и наша система эволюционировали в положительную сторону, и эта эволюция могла и должна была привести к сохранению и могучей промышленности, и науки. Я же был народным депутатом СССР, состоял, между прочим, в межрегиональной группе. И вместе с тем я голосовал, как и многие другие, против шестой статьи. А сегодня думаю: наверное, нужно было оставить шестую статью и бороться следовало за демократизацию партий. Это дало бы нам гораздо больше. Нам пример в этом отношении показывает Китай — там происходит очень медленная эволюция. У нас она прошла быстрее.
В. ПОЗНЕР: Вы знаете, сколько людей сидит в Китае?
Ж. АЛФЕРОВ: Не знаю. А сколько людей сидит в современной России?
В. ПОЗНЕР: Я имею в виду политических заключенных, а не уголовных.
Ж. АЛФЕРОВ: Я хочу сказать следующее: да, я за демократическую страну. И вместе с тем я считал и считаю, что коммунистическая идеология и идеология советской власти, идеи социальной справедливости в конечном счете победят. С моей точки зрения, мы действительно нуждались в НЭПе, специфическом НЭПе в 1980-е годы. Но нам не следовало проводить ту приватизацию, которую мы провели.
В. ПОЗНЕР: Теперь о причине вашего избрания в Госдуму в 1995 году. Вы говорите очень откровенно: «Я встречался с Черномырдиным, сказал, что есть проект строительства образовательного центра. Средства были выделены, 8 миллионов долларов — очень большая сумма по тем временам. А потом я получил предложение быть в списке. Я уже не мог отказаться. С этого начался мой опыт в Госдуме». Так это вы отрабатывали, что ли? Извините, грубо, но так получается. Вы были обязаны — все-таки 8 миллионов, хотя и не вам лично?
Ж. АЛФЕРОВ: Да. Я сказал то, что сказал. Я не собирался быть депутатом Госдумы. Виктор Степанович приехал в Ленинград, на одном из совещаний объявил, что нам нужно поговорить, пригласил меня в резиденцию, где он остановился. Я знал, что он позовет меня — я отвечал за Санкт-Петербургский научный центр, я за него и сейчас отвечаю, — и я ему рассказал о нашей философии, о нашей концепции непрерывного образования. И на него произвела большое впечатление моя фраза о том, что для школьника академик не авторитет. А авторитет — тот же школьник, старшеклассник, который пошел учиться к нам на наш факультет. И если объединить это все под одной крышей, то они с большей вероятностью будут избирать научную стезю. И через несколько дней на одном из моих писем по поводу строительства научно-образовательного центра появилась такая резолюция. Мне позвонили из Минфина, спросили, куда переводить деньги. А спустя еще пару дней со мной связался его помощник и спросил: «Как насчет списков «Наш дом — Россия»? И я ответил «Да». В этой ситуации я не мог ответить иначе.
В. ПОЗНЕР: Первое пленарное заседание Госдумы нынешнего созыва вы открыли на правах старейшины и очень артистически (вы это умеете) выступили, сказав, что главная проблема сейчас состоит в устойчивом развитии планеты. «Проблема бокала шампанского». Вы взяли в руки современный бокал и отметили, что 86 % доходов мира принадлежит 10 % населения, а тонкая ножка бокала — это все остальное население. И надо что-то с этим делать, надо это сломать. И вы разбили бокал со словами, что его разбить
