говорил, что должно пройти несколько лет после его смерти. Вот, собственно, и все. Простите, что вышло немного сумбурно, но объяснить я все равно ничего не могу, потому просто сделала так, как он просил.
До свидания».
Танкист медленно отложил в сторону письмо, вновь взглянув на фронтовую фотографию. Значит, война закончилась почти на три месяца раньше. Но как, как подобное возможно?! Или… возможно?
— Соня, Сонечка, — лейтенант замялся, подбирая слова. — Послушай, ты только не удивляйся, ладно? Просто ответь, когда война закончилась? Ну, Великая Отечественная, в смысле?
— Что? — удивленно взмахнула ресницами девушка. — Странный вопрос, Вась. Неужели сам не знаешь, ты ж столько в Сети просидел? Двадцать восьмого февраля сорок пятого, конечно, когда ж еще? В последний день зимы. А это у тебя портсигар, да? Можно, я письмо прочитаю?
Краснов машинально протянул ей листок, продолжая думать о своем. Ничего ж себе, это что же получается: о том, что в той,
— Ничего не поняла, но тебе, наверное, виднее, — Соня аккуратно сложила листок, положив письмо на портсигар. — Это ведь твое прошлое, Вася. Ладно, пошли в комнату…
ЭПИЛОГ
Сидящий на закраине командирской башенки и придерживающийся за застопоренную по-походному крышку люка капитан- гвардеец Дмитрий Захаров равнодушно обозревал обочины. Морозный ветер периодически швырял в лицо пригоршни снега, однако после удушливой жары боевого отделения это было даже приятно. Снежинки таяли и крохотными капельками сбегали вниз, под подбородок, оставляя за собой полоски более-менее чистой кожи.
Стянув рукавицу, Дмитрий провел рукой по броне, набирая в пригоршню снег, и протер чумазое лицо, не обращая внимания на ледяные струйки, скрывавшиеся за воротником комбеза. Последние дни «умываться» приходилось в основном именно так: их Гвардейская танковая бригада практически безостановочно перла вперед, задерживаясь лишь для того, чтобы дать немного отдохнуть дизелям и людям, заправиться да дождаться отставших тылов. Ну, или в том случае, если драпающие фрицы оказывали серьезное сопротивление, которое не могли подавить безраздельно господствующие в воздухе штурмовики и пикирующие бомбардировщики. А как не переть, если до Берлина — последняя сотня километров?!
Бывший десантник (впрочем, он все реже и реже отождествлял себя с сержантом ВДВ Захаровым и все чаще — с капитаном- танкистом Красновым) подозревал, что командование все-таки решило приурочить окончание войны к 23 февраля, Дню Советской Армии. Что, с его точки зрения, отягощенной тяжким бременем послезнания, было верхом идиотизма, расплатиться за который предстояло сотнями, а то и тысячами погибших. Воевать зимой тяжелее, нежели весной или летом, а уж тут, совсем недалеко от германской столицы, и подавно. Хотя, конечно, выглядело б это весьма символично, весьма.
Впрочем, все то же в равной мере можно сказать и о немцах: для организации серьезной обороны им катастрофически не хватало времени. Одно дело — весна, как было в его истории, и совсем иное — выдавшаяся достаточно морозной зима, когда
