однако девушка не плакала.
— Именно, принцесса.
— Милорд! — снова взъярился я. — Вы обязаны нас выкупить! Мы находимся под защитой Ее величества. Это же нарушает все соглашения!
Я выплеснул всю злость и уже не видел смысла говорить с ним дальше. Все было безнадежно. Что бы я ни сказал ему — это ничего уже не решало. Меня посадили в клетку, точно дикого зверя, и я впал в состояние жалкой подавленности.
— Я сделал все что мог, — повторил сановник и, отступив назад, обвел глазами пленников.
К тому моменту уже проснулся Дмитрий и вслушивался в наш разговор, приподнявшись на локте.
— Мне было велено принять извинения за учиненный набег, — продолжал лорд, — и вытребовать высокий залог. Я получил даже больше золота, нежели рассчитывал. — Вельможа направился к двери, взялся рукой за засов. — Два года, Тристан, на самом деле не так уж и много, — обернулся он ко мне. — А когда ты вернешься, твои новые знания и опыт будут неоценимо востребованы в замке.
— А как мой господин? — спохватился я. — Летописец Николас? Скажите мне, по крайней мере, он не пострадал при набеге?
— Он жив-здоров и, по всей вероятности, спешно пишет для Ее величества доклад о случившемся. И горько о тебе сожалеет. Но тут уж ничего не поделаешь! Ну а теперь я должен вас покинуть. Будьте храбрыми и умными. Достаточно умными, чтобы изобразить отсутствие ума и чтобы показать, что вы не более чем низменные сгустки самых что ни на есть прозаических нужд.
И он немедленно вышел из каюты.
Некоторое время мы молчали, слыша лишь отдаленно доносившиеся с палубы выкрики матросов. Затем море лениво колыхнуло волной, когда отчалило пришвартовавшееся судно, и наш огромный корабль быстро продолжил путь, похоже, набирая полный ход. Я же откинулся назад, на прохладную золоченую решетку, уставясь прямо перед собой.
— Не печалься, мой милый! — сказала Красавица, глядя на меня из своей клетки. Чудесные длинные волосы облаком окутывали ей грудь, натертая маслом кожа поблескивала в свете фонаря. — Для нас это все тот же водоворот.
Перевернувшись на живот, я вытянулся, несмотря на мешающую металлическую сетку между ног, и, положив голову на руки, долго беззвучно рыдал.
Наконец, когда мои слезы уже высохли сами собой, я вновь услышал голос Красавицы:
— Знаю, ты все думаешь о своем господине, — мягко сказала она. — Но, Тристан, вспомни свои же собственные слова.
Я вздохнул, не поднимая головы, и уныло спросил:
— Какие слова, Красавица? Напомни.
— Что все твое существование заключено в потребности раствориться в воле других людей. Ведь так оно и происходит, Тристан, со всеми нами: мы все глубже и глубже уходим в это растворение духа.
— Да, Красавица, — тихо ответил я.
— И это всего лишь новый поворот колеса, — продолжала она. — Просто теперь мы гораздо острее осознаем то, что знали всегда, с того момента, как впервые стали пленниками.
— Да, — согласился я, — что мы принадлежим другим людям.
Я повернулся и поднял голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Клетки наши были размещены таким образом, что, даже очень постаравшись, мы могли соприкоснуться лишь кончиками пальцев. Зато я мог хотя бы видеть ее красивое личико и прелестные маленькие ручки, все так же держащиеся за решетку.
— Верно, — кивнул я. — Ты совершенно права.
В груди у меня сжалось, и меня вновь посетило давно знакомое ощущение собственной беспомощности и безоружности — не как принца, а как раба, всецело зависящего от прихотей новых, доселе неизвестных хозяев.
И, глядя на Красавицу, я заметил в ее глазах первые искорки загорающегося любопытства: неизвестно, какие испытания, мучения и восторги еще припасла для нас жизнь!
Дмитрий перевернулся, вновь окунаясь в дремоту. Лоран внизу тоже уснул.
Красавица опять по-кошачьи потянулась и опустилась на свой мягкий атласный матрасик.
Вскоре открылась дверь, и в каюту вошли одетые в шелка тюремщики — шестеро мальчишек, по одному на каждого пленника. Они приблизились к клеткам и, открыв дверцы, поставили перед нами угощение: теплое ароматное питье, несомненно, содержащее новую порцию снотворного снадобья.
