дружину ярла. Да это покруче, чем то, что мы с Медвежонком сотворили в Согне-фьорде! А Гудрун, Гудрун какова! Мьёр-ярл, он был настоящим ярлом. Боевым. А погиб от руки женщины. Теперь небось его и в Асгард не пустят. А если пустят, то, по логике, туда и Гудрун следует пустить. За одним столом с мужами пировать.
– А почему нет? – порадовался за сестренку Медвежонок. – Она – славного рода. И убила в честном бою. Их трое было… Кого тогда в Валхаллу пускать, если не ее?
– Она валькирией станет, – внес свою лепту Хавгрим, который, отлежав положенное берсерку постбоевое, теперь с утроенной энергией поглощал пиво и закусь. – Она и сейчас уже – валькирия! И красой, и статью, и нравом!
Тут уж никто спорить не стал, а Гудрун даже чуть улыбнулась. И поглядела на меня: не против ли, если она станет валькирией? Я был не против.
Сегодня утром у нас с женушкой состоялся еще один интересный разговор. Неожиданный. Моя жена потребовала, чтоб я взял наложницу. И не кого-нибудь, а Бетти.
– Зачем? – удивился я.
Я объявил англичанку и ее крошку-дочь свободными, едва услышал о том, что она сделала. Есть здесь такое правило: если раб с оружием в руках бился рядом с хозяином: он – свободен. Это всё равно, что место на корабельном руме занять. А что Бетти – женщина, так тем выше ее подвиг. И место под моей крышей будет для нее всегда. И приданое дам, если замуж захочет пойти за хорошего человека. Но – наложницей?
– Я ей верю, – просто ответила Гудрун. – А тебе нужна наложница. Так положено.
– Но мне никто, кроме тебя, не нужен! – совершенно искренне заявил я.
И тогда Гудрун выдала еще раз:
– Если мое женское естество выпало вместе с ребенком, то детей у меня больше не будет. И Бетти родит у меня на коленях, и будут они – как мои.
– Кто сказал тебе такой вздор? – изумился я. – Про выпавшее естество?
– Неважно! – отрезала Гудрун. – Я знаю: ты спал с ней, значит, она тебе не противна? Возьмешь?
– Возьму, – смирился я, и Гудрун просияла.
Нет, если кто мне скажет, что понимает женщин…
Но это было утром. А сейчас мы просто пьянствовали. И имели право. Большой праздник для нас и для тех, кто спешил нам на помощь. Даже если поспел к шапочному разбору. Вот как Скиди. Сидит и печалится. Не досталось ему пира клинков, а только пир пива.
– Не кисни, – успокаивал его Медвежонок. – Вот пойдем с Иваром на франков или англов…
– Теперь у твоего брата будет другое прозвище, – вдруг заявил Хавгрим.
– С чего это так? – насторожился Свартхёвди. – Кто так решил?
И я пивко оставил. Ни хрена себе заявление.
– Я! – сообщил нам Хавгрим Палица, берсерк-профессионал.
– Да ну? – буркнул я. – И какое же?
– Ульф Хвити, – радостно поведал нам Хавгрим. – Белый. Ульф Хвити. Белый Волк.
Мы с Медвежонком переглянулись. О моем Волке знали немногие. Хавгрим в этот список не входил. А те, кто входил, в склонности к болтовне не замечались.
– Да я ж тебя видел, братец! – Хавгрим оскалил волосатую пасть. – Ты был такой белый, что смотреть больно! Прям как снег в горах! А как ты плясал со своим железом! Что сидишь? Наливай! Боги тебя любят! Боги… Да…
– Отец Бернар…
На меня вдруг робость напала. Монах ждал терпеливо. И я решился.
– Отец Бернар, я готов.
– К чему, Ульф?
Что за вопрос, а то он не знает?
– Принять Святое Крещение.
Я ждал, что он обрадуется. Но – нет. Монах смотрел на меня… долго. И грустно. А потом сказал:
– Не сегодня.
И, ничего не объясняя, повернулся и ушел. К раненым.
Вот тебе и пирожки. На этот раз – с лососятиной. И что теперь?
