Ему очень хотелось подраться.
Что ж, врач сказал: вниз, значит, вниз.
Самый кошмарный переход в моей жизни. Причем бояться приходилось сразу за двоих: за себя и за Гудрун. Скользкие камни, острые скалы… Ледяная корка и текущая из-под нее вода… Сначала я опасался предательства нашего проводника. Чиркнуть ножом по веревке – и нет проблем. Только имущество с покойников не забыть снять. Но часика через три я уже не боялся ни падения, ни предательства. Не осталось ничего, кроме скал, трясущихся коленей и окоченевших пальцев в изодранных рукавицах.
В трудных местах Медвежонок спускал сестру на руках, в ременной обвязке. Гудрун, в отличие от меня, с самого начала не боялась. Даже пыталась нас подбадривать…
Свартхёвди – могуч. Однако, если бы не Дрива, мы не прошли бы и пятидесяти метров по вертикали. Ей-богу, будь у меня хирд, я бы взял парня в команду, не раздумывая. Это ведь его стрела застряла тогда у меня в куртке…
Мы сделали это. Зеркало фьорда сверкало лунным серебром тридцатью метрами ниже площадки, на которой мы остановились. Не Согне-фьорд. Другой. Значительно меньше. Но так же, как и там, здесь зима еще не наступила, и всё вокруг оказалось усыпано брусникой.
Оленина с брусникой. Какая прелесть! Правда, у нас не было оленины. Но – будет. Позже. Сейчас мы настолько выдохлись, что даже есть не хотелось. Легли, где стояли. И мгновенно уснули…
Неправильное решение. Следовало выставить часового. Хотя что бы это изменило?
Я проснулся от ощущения холода на горле. Открыл глаза… Ну да, конечно. Надо мной стоял здоровенный мужик с копьем. И копье это, что неприятно, упиралось прямо в меня.
Я скосил глаза. Ну да, мужик был не один. Их было семеро. Свартхёвди и Дрива взяты на контроль точно так же, как и я. В Гудрун тыкать железом не стали, но то, как на нее глядели мужики с копьями, мне очень не понравилось.
Обидно, однако. Это даже не воины. Задрипанные норегские бонды. Причем только трое – в хорошем мужском возрасте. Остальные либо старые, либо юнцы. Будь я на ногах и с мечом… Но я лежу, завернувшись в спальник, в горло упирается копье, а мой меч предусмотрительно отодвинут подальше. Гудрун – на расстоянии вытянутой руки. Лицо – безмятежное. Уверена, что мы с ее братом справимся. Мы же – великие воины. Вот только… Мы переглядываемся с Медвежонком. Он тоже оценил наши шансы… Как рискованные.
Мгновенно перекинуться в боевое состояние побратим не может.
Обо мне вообще речи нет. Если я дернусь, меня тут же приколют. При первом же подозрении на опасность. Наконечник копья нажимает не сильно, но он – в ямке под кадыком. Дернусь – сам себя вскрою. Возможности для маневра никакой, руки и ноги – в спальнике. Пока выкарабкаюсь… Один я, может, и рискнул бы, но – Гудрун. Рисковать ею у меня права нет.
Блин! Как же глупо попались!
Еще раз пытаюсь оценить противника… Бонды. Однозначно. И они нас опасаются. Так что убьют, не раздумывая. Стращать их тоже бесполезно. Прикончат, скинут в море – и «ничего не знаем, никого не видели». А что потом будет с Гудрун? Даже и думать не желаю.
Ничего с ней не будет! Я должен что-то придумать. Я должен ее защитить. Любой ценой… О! А ведь это – идея!
Если противника нельзя убить и невозможно запугать, почему бы его не купить?
– Меня зовут Ульф-хёвдинг из Сёлунда, – не дожидаясь вопроса, сообщил я. И добавил максимально весомо: – Моя жизнь и жизнь моих людей стоят дорого. Ты понял меня?
Алчность – чувство, которому подвластны все. Перед ним меркнет даже жажда мести. Выкупить можно практически всё. Кроме родовой чести, разумеется.
Мужик хмыкнул. Трудно воспринимать всерьез человека, который валяется у твоих ног, совершенно беспомощный.
– Насколько дорого?
– Сорок марок.
Сорок марок – это больше, чем полпуда серебра. Судя по одежке мужика, он вряд ли когда-нибудь держал в руках даже одну марку.
– Они – с тобой?
Я засмеялся.
– Со мной – не больше пяти. И золото. Это и так твое. Сорок – то, что ты получишь, когда я вновь увижу своих людей.
– Твоих людей? – Давление на мое горло усилилось. Мужик забеспокоился. Это плохо. Если перепугается – убьют всех. Причем сразу.
