Олег услышал чей-то хриплый и злой голос, произносящий матерные ругательства — и не сразу узнал свой собственный.
Замолчав, он сжал в руке, лезвие камаса, чувствуя, как оно нехотя, словно с недоумением, ранит хозяйскую ладонь. Это была физическая боль, и терпеть ее оказалось легче, чем мысль о том, что предстояло сделать. Но переложить это еще на кого-то Олег не мог.
…Больше всего Олег боялся, что офицер заявится первым. Ему не хотелось возиться еще и с ним. Но Антон не разочаровал Олега. Тот лежал на скате крыши, обращенном во двор, наблюдал из-за конька за приближающимся неспешно хобайном и вел философский спор с товарищем Достоевским.
"Ну и как же мне поступить? — интересовался Олег у классика. — Вот сейчас слезинки ребенка будут капать градом. Потоком. Так может, пусть идет? — Антон, наверное, выкупался — во всяком случае, волосы его сейчас темными от воды и блестели мокро. Он чему-то улыбался и ловко срезал прутом головки цветков у дороги. Очень ловко, точными, молниеносными, совсем не мальчишескими движениями, и Олег мельком подумал еще, что не хотел бы увидеть в этой руке клинок. — А потом погибнут наши ребята — с их слезами как быть? И даже не с их, они не заплачут и на костре — но сколько женщин и девчонок страшно завоют в
Рысьем Логове? Ведь он слышал это, Олег, слышал — когда женщина воет уже не по-человечески… Или они не в счет, или как у кочевников — что вижу, о том пою?.. Интересно, что он себе представляет, ссекая цветы? Думает ли он, что можно умереть здесь, на тихой и теплой летней улице? ДУМАЕТ ЛИ ОН, ЧТО ВООБЩЕ МОЖНО УМЕРЕТЬ?!»
Пропустив Антона, Олег съехал к краю крыши. Подумал напоследок: "Сука вы, Фёдор Михайлович, и фарисей!" — и мягко спрыгнул в пыльную траву. Бесшумно, но Антон почти сразу обернулся — и рука его скользнула в карман на бедре.
Вообще-то Олег такого ждал. Небольшой пистолет упал под стенку, и Олег, оттолкнув Антона к стене, выпрямился. Перекосив лицо, Антон придерживал вывихнутое запястье, вжимаясь в стену.
— Здравствуй, Тоша, — тихо сказал Олег. — Узнал? Значит, церковь-то недалеко?
Антон побледнел. Олег достал из ножен камас — и Антон перевел глаза на него. И вдруг попросил:
— Не надо, — голос его дрогнул. — Пожалуйста, не надо. Я не хочу… умирать.
— Неужели ты думаешь, что кто-то хочет? — Олег приближался к нему неспешно, покачивая камасом. Он не хотел пугать. Скорей медлил, потому что не хотел убивать…
Антон все понял. Он опустил опухающее запястье и еще сильнее притиснулся к бревнам. Он больше ни о чем не просил, ничего не говорил, а просто смотрел на камас, беспомощно следя за всеми его движениями в руке Олега.
— Я бы дорого дал, — чтобы вас не слышать, — Олег внезапно охрип. — Сколько тебе лет, Антон?
Сухие губы дрогнули. Глаза Антона внезапно ожили, глянули в лицо Олегу с какой-то сумасшедшей надеждой.
— Дввввенаддцать… — он не сразу справился с губами.
"За что мне это?" — подумал Олег. И услышал свой голос:
— Тут просто нет другого выхода, Антон. Если бы я был один… я бы скорее умер. Но нас восемнадцать человек. И у всех кто-нибудь есть… кто ждет. И у меня. Это будет не очень больно. Я… обещаю.
— Не надо, — глаза Антона сделались вновь стеклянными, обреченными, но губы еще жили, одни — во всем существе, и шептали какие-то глупости: — Я никому не скажу… честное слово — я убегу…
До Антона оставалось два шага.
— Закрой глаза, — попросил Олег.
…Камас, войдя точно в горло, сел в бревна — Олег бил уже поставленным на взрослого ударом… Он смотрел только в лицо Антона, но через оружие ощутил, как судорога сотрясла умирающее тело. На лезвие почти ничего не вытекло — камас рассек не артерии, а гортань и позвоночник. Олег одержал свое слово. Едва ли убитый успел осознать что-то из того, что почувствовали его нервы. Глаза подернулись пылью, рот открылся уже сам собой, и из него выплыл маслянистый, густой кровавый пузырь. Лопнул с еле слышным «пок», и струйки крови потекли на подбородок, закапали на комбинезон и лезвие…
Олег качнул камас и вырвал его. Антон уютно и неспешно сел в траву у стены. Уткнулся подбородком в грудь, и волосы мокрыми прядями упали на лоб. Кровь больше не капала.
"Он спит, — сказал себе Олег, вытирая клинок. — Все нормально, он спит. А мне пора идти. Надо уходить сейчас. Все нормально."
Он лгал себе. Ничего не было нормально. Ничего уже не могло теперь быть нормальным… Ничего.
Странно, но чету Олег нашёл не на Темном. Он прошел какие-то две версты, никуда не сворачивая и почти ничего не видя, — лишь затем, чтобы попасть в объятья Холода и Святомира — Гоймир послал их посмотреть, кто там прется, как кабан через заросли.
Олег даже не удивился. Кажется, он отвечал на приветствия, хлопки и поздравления. Кажется, даже смеялся. Он не спросил, почему чета здесь. И хоть как-то живо отреагировал лишь на вопрос Гойира:
— Одно Антона не повстречал? Ну так, того…
— Да я помню, — сказал Олег, — что я, дурак, что ли? Видел, — Гоймир и Йерикка переглянулись, а Олег поспешил сказать: — Все нормально. Я его убил. Без проблем.
Потом он снова куда-то пошел, и, когда Йерикка, нагнав его, схватил за плечо, Олег его ударил, и Йерикка не увернулся, а лишь перехватил друга за руки, удерживая от падения в черный колодец, который называется обмороком…
…Все давно уже спали в наспех разбитом лагере, кроме часовых, костерка да Олега и Йерикки. Собственно, Олег рад был бы уснуть, но Йерикка, сидя рядом, костерил себя и просил прощения, хотя Олег не понимал — за что?..
— …дубина! Кровь Перунова, ну он же мне сразу показался подозрительным, так кто мне мешал его «пощупать»! Нет, поверил! Он же нас просто на дурачков взял — в каком мало-мальски крупном городе на юге нет улицы Невзгляда и Старого Квартала?! Ну и дурак же я! Надо было мне догадаться и самому его прикончить….
— Эрик, — тихо позвал Олег.
— Что? — сразу откликнулся тот, нагнувшись.
— Не говори ничего больше, я спать хочу, хватит, — попросил Олег.
— Конечно, — поспешно согласился Йерикка.
— Эрик, — снова позвал Олег, и рыжий горец почувствовал, как ладонь друга — холодная и мокрая от пота — коснулась его руки.
— Что? — снова отозвался тот.
— Пожалуйста, — голос Олега сорвался, — не уходи. Мне страшно. Мне ОЧЕНЬ страшно.
— Я буду здесь, — Йерикка твердо повторил: — Я буду здесь, ты спи.
— Ты не уйдешь? Ты будешь скотиной, если уедешь, Эрик, я умру от страха…
— Я всегда буду с тобой… — Йерикка помедлил и закончил: — Друг.
— Хорошо, — удовлетворенно вздохнул Олег. — Хорошо.
— Никогда не думал, что папоротник может быть таким вкусным, — заметил Олег, копаясь палочкой в золе.
— На безрыбье и рак — рыбу… то есть, рыба, — Йерикка, растянувшись на охапке вереска, покрытой плащом, ловко поправлял разболтавшуюся накладку на пистолете. Ветер свистел над оврагом; день был холодный и солнечный. Но тут, в затишье, оказалось тепло и спокойно. Горцы лежали или сипели — кто лениво переговаривался, кто спал, кто чистил оружие, кто пек в небольших бездымных костерках корни орляка, кто перебивал голод черникой. Поохотиться не успели, трофейные сухие пайки Гоймир открывать не разрешил.
— Самое прикольное лето в моей жизни, — со вздохом признался Олег, добыв наконец-то корешок и вытирая его о плащ. Йерикка искоса посмотрел на него, словно оценивая сказанное, и с интересом
