– Зовите, – милостиво позволил Забелин.
Бурдюк опрометью кинулся прочь.
– Ваше превосходительство! – заголосил на бегу. – Ваше превосходительство!..
– Вот уж интересно взглянуть на это превосходительство, – усмехнулся Егор.
Взглянуть оказалось не просто интересно, а прямо-таки поучительно.
Сначала из-за стены выбежал, ежесекундно озираясь, Бурдюк. А следом возникла крупная фигура в потрепанном фраке, на плечах коего криво нашиты – левый ниже, правый выше – золотые эполеты с густой бахромой.
Генерал в самом деле был крупный мужчина, ростом под сто девяносто сантиметров, грузноватый, с брюшком, которое старательно втягивал, а грудь, соответственно, выпячивал. Наружность его вообще была самая внушительная, воистину генеральская: лицо крупное, багровое, с роскошными седыми усами, взгляд смелый, походка твердая. Он совсем немолод был – а никак в нем не чувствовался старец, – спину держал прямо, голова слегка откинута назад, гордо.
Кроме столь странно украшенного фрака, на генерале имелась грязная белая сорочка, черный галстук- бабочка и темно-синие с оранжевыми лампасами штаны, заправленные в высокие лакированные ботфорты со шпорами. При ходьбе эти шпоры крепко кратко звякали – тоже как-то по-генеральски.
Комическое вроде бы одеяние – а вот поди ж ты, вовсе не смешно, так много властной силы чувствовалось в этом человеке.
Он подошел, остановился. За одно мгновение окинул взглядом всех пятерых, дернул головой в кратком полупоклоне:
– Рад вас приветствовать, господа.
Сидящие и жующие вразнобой закивали, а ответил за всех Павел:
– Мы также рады, ваше превосходительство, – сказал весьма любезно. – Присаживайтесь, пожалуйста.
Генерал сделал левою рукой великолепный барский жест – щелкнул пальцами:
– Стул!
И Бурдюка как ветром унесло. А обратным ветром принесло с таким же венским стулом, что под Павлом.
Юра с Беркутовым подвинулись, давая генералу место.
– Благодарю, господа, – баритоном пророкотал Выдрищенский, массивно уселся, распахнув фрачные фалды. И – Бурдюку:
– Можешь быть свободен, братец.
Егор счел нужным ввязаться в разговор:
– Разделите нашу трапезу, ваше превосходительство?
– Отнюдь, – генерал ловко подкрутил усы. – Благодарю-с, укомплектован.
– Тогда мы продолжим, с вашего позволения.
Павел иронически переломил бровь – экая, мол светская беседа пошла… Какое-то время молча ели- пили, а генерал строго оглядывал окрестности, гулко покрякивал, откашливался, сопровождая сии звуки неизменным: «Пардон, господа».
Наконец насытились, отставили миски. В последний раз выцедили по кружке сока.
Забелин оказался все-таки умелым дипломатом. Он вновь и с очень аристократическим видом промокнул губы платком, вежливо улыбнулся и молвил:
– Итак, ваше превосходительство, мы вас слушаем.
Генерал густо крякнул, как гром небесный.
– Да-с!.. Прежде всего я хотел бы выразить вам признательность за то, что вы решили поддержать именно нас…
Павел зыркнул на своих: тихо, мол! – но мог и не зыркать, ибо все уже были ученые.
– …М-да. Тут, конечно, были различные дебаты. Но я, поверьте, господа, никогда и мысли не допускал, что вы, при таких ваших достоинствах, вдруг проникнетесь сочувствием к этой старой развалине, к Чухонину. Ему немного осталось, уж поверьте мне. Да они сами это чувствуют! Он и его окружение… Кое-кто уже перебегает к нам, да-с. Ну, уж а с вашей-то помощью… – Генерал густо рассмеялся.
Егор покосился на Павла. Тот важно кивнул.
– Мы отчасти в курсе. Но лишь отчасти, понимаете? Нас долго не было, и, признаться, мы не слишком интересовались… У нас было много забот.
– Понимаю! Отменно умею понимать, – поспешно согласился генерал. – Я вам изложу.
И изложил. С длинными словесными периодами, с отступлением – заметно, что старался изъясняться правильно, а получалось витиевато; тем не менее псевдо-юго-восточные все поняли, да и понять было нетрудно.
В этой стране на самом деле полыхала – второй уже год – гражданская война. Общество раскололось на два лагеря: один возглавлял упомянутый уже Чухонин, Фома Фомич («Собака, – энергично выразился о нем генерал, – мошенник, бесам служит»), второй же – Одиссей Никанорович Худых; этот был как бы ангел, случайно спорхнувший с небес, чуть ли не над каждым увядшим цветочком проливал слезу.
