Скорее всего, он обогнул атолл, потому что, любуясь подводными ландшафтами и их обитателями, потерял счет времени, но когда оказался на том же месте, откуда начал свою экскурсию, заметив еще издали крупный обломок ярко-красного коралла, решил, что на первый раз хватит. Оттолкнувшись от бархатистого песка, Дмитрий устремился к зеркально отблескивающей тонкой пленке, разделяющей два океана, воздушный и водный, и тут же его посетила внезапная шальная идея. Не останавливаясь ни на мгновение, он пронзил эту пленку и рванулся дальше, в безбрежный простор неба. Взмывая все выше и вращаясь вокруг своей оси, подобно некоему таинственному снаряду океанских глубин, по прихоти случая выпущенному из жерла неведомой на суше загадочной подводной пушки, Кобыш стремительно поднимался над сверкающей изумрудной поверхностью, пока атолл не превратился в маленькую золотистую подковку, покрытую бахромой пальм. Тогда он завис на некоторое время, осматриваясь и ощущая на влажном теле легкие касания пахнущего солью ветерка, растопырил руки крыльями и, не торопясь, стал снижаться, описывая прихотливые круги над увеличивающимся с каждой минутой разомкнутым колечком атолла. Коснувшись гребешков волн, снова нырнул в прозрачные сумерки подводного мира, наслаждаясь неожиданной властью над двумя стихиями.
Вдоволь наплававшись и налетавшись, Кобыш утомленно растянулся на горячем песке и сообразил себе стакан холодной минералки и сахарную трубочку с шоколадным мороженым. Вскоре он перебрался в тень, потому что солнце уже начало палить немилосердно, и лежать под его жалящими лучами стало невмоготу. Прислонившись спиной к шершавому стволу пальмы, он какое-то время еще сидел, раздумывая, возвращаться обратно или повторить развлечение. В результате, склонившись к последнему варианту, встал и бегом бросился к спасительной прохладе воды. И только насытившись необыкновенными впечатлениями под самую завязку, Дмитрий решил, что пора и честь знать.
И вот теперь, смыв с себя налипшие песчинки и океанскую соль, он довольно вздохнул, накинул на плечи халат и отправился в свою комнату. Настенные часы показывали без четверти три. «Еще целый вагон времени, – удивился Кобыш, ему-то казалось, что за забавами в тропиках прошла большая часть дня. – Надо приодеться, что ли. И ребята, наверное, меня потеряли. Хотя какое там! Если бы хватились, кто-нибудь да связался бы. Видимо, тоже резвятся, кто во что горазд. Отрабатывают навыки». Он выглянул в окно. Смотреть на заснеженную тайгу после только что простиравшегося вокруг необъятного океана было до изумления странно. «Как же тоскливо людям, – внезапно подумал Дмитрий, – волею обстоятельств прикованным к одному месту и даже не предполагающим, что такое истинная свобода. А ведь почти любой человек достоин этого. Ну, кроме тех, конечно, кто поведением своим больше похож на злобных животных. Таким дай волю! Им вот самое место в клетке…» Он представил себе аллегорическую картину: мама, похожая на Машу, с сыном, вылитым Федором, все в белом, пролетают над лесом, а внизу, сквозь непроходимый бурелом, пробирается заросший щетиной мужик в грязной фуфайке, матерясь и понося на чем свет стоит пр-р-роклятую жизнь. «Мама, – спрашивает мальчуган, – а почему дядя пешком идет? Ведь перелететь гораздо проще». «А потому, сынок, – отвечает женщина, – что он плохо учился в школе, обижал тех, кто слабее его, а потом и вовсе начал отбирать у других вещи, потому что сам ничего ни придумать, ни сделать не умел и не хотел. Вот и ходит теперь по дремучей чаще из-за того, что лишен обычных человеческих способностей».
Кобыш насмешливо фыркнул, и тут же ему стало обидно. «Ну, почему все так устроено? – мелькнула горькая мысль. – Ребенок приходит в этот мир с душой, чистой, как свежевыпавший снег. И каким же надо быть слепым и равнодушным мерзавцем, чтобы постепенно, года от года, превращать его в одного из многих, в обывателя, стремящегося поменьше думать и работать, зато основательно развлекаться и получать, или, еще хуже, лепить из него орудие для своих честолюбивых замыслов. И ведь так продолжается из века в век, и ничего, по большому счету, не меняется. Почему? – он повернулся и неспешно продефилировал к дивану. – Впрочем, откуда такой пессимизм? Оставим его в уходящем году. Теперь мы тоже кое-что умеем и уж потрудимся на славу. Не так ли, Дима? – и твердо ответил. – Так».
Рассмотрев и отвергнув несколько вариантов, он, наконец, облачился в серые просторные брюки, серую же фланелевую рубашку, поверх надел мягкий шерстяной пуловер и закончил всю процедуру, обувшись в светлые удобные туфли. Подойдя к зеркалу, критически оглядел себя, нашарил в тумбочке электробритву и еще минут пять жужжал ею, убирая с подбородка едва заметную щетину. После чего покинул комнату и спустился на второй этаж. Дверь в хозяйские апартаменты оказалась открытой, и оттуда доносились веселые возгласы, смех, добродушное никитино гуканье и женские «ахи» и «охи». «Ага, – Кобыш подошел поближе и постучал костяшками пальцев по косяку. – Значит, деревенские уже здесь»
– Войдите, – раздалось из глубины помещения.
Дмитрий переступил через порог и увидел душещипательное зрелище. Обширный диван и не менее обширный стол были завалены грудами вечерних платьев, роскошных юбок, гламурных блузок, палантинов, боа и прочей праздничной мишуры, вплоть до шляпок с павлиньими перьями. Тут же находилось большое, метра под два высотой, трюмо с почти полностью распахнутыми створками. А перед ним стояла нестарая еще (ее даже пожилой назвать было трудно) женщина очень милой наружности и растерянно рассматривала свое отображение. Все прочие в составе Дорина, Маши, Никиты и Федора окружали ее плотным кольцом и забрасывали советами, замечаниями и предложениями. Играй, залегший в углу и положивший морду на передние лапы, крайне настороженно взирал на эту суету.
– Нет, ребята, – говорила женщина, поворачиваясь и робко глядя на переливающийся вечерний туалет, сидевший на ней, по меркам Кобыша, очень даже неплохо. Высокая грудь и почти девичья осанка лишь подчеркивали достоинства платья. – Я никогда в жизни не носила таких вещей. Даже как-то неудобно! Ой! – она увидела в зеркале бесшумно подошедшего гостя и, быстро обернувшись, смущенно сказала:
– Здравствуйте!
– Добрый день! – он осторожно взял протянутую лодочкой руку, слегка развернул и, склонившись, галантно прикоснулся к ней губами.
– Прасковья, – совсем смешавшись, произнесла женщина. – Бухгалтер.
– Дмитрий, – глядя на нее сверху вниз, веско представился Кобыш. – Полковник.
– Настоящий? – в ее глазах блеснул лукавый огонек.
– Самый что ни на есть, – подтвердил он. – Вот Раф не даст соврать.
Ответом ему послужил гомерический хохот. Впрочем, Дорин лишь растягивал губы, не совсем понимая причин, смеялись в основном Никита и Маша. Шквал веселья оборвался так же внезапно, как и возник. Впрочем, Маша, утирая краешек глаза кружевным платком, все еще всхлипывала:
– Видели бы вы… себя… со стороны… Бухгалтер… и настоящий полковник… Как дети, ей-богу!..
– Прекрасно, когда знакомство начинается с улыбки, – Кобыш галантно шаркнул ножкой. – Не выпить ли нам по такому случаю шампанского?
– Гусарите, полковник? – Прасковья кокетливо повела плечом. – До полуночи еще далеко.
– Ну что вы, сударыня! – Дмитрий решил не выходить из образа. – Запасы этого волшебного напитка, – он уже держал в руке запотевшую бутылку «Мадам Клико», – у нас неиссякаемы.
Пока он освобождал пробку от проволочных пут, Дорин жестом заправского фокусника извлек из воздуха фужеры, и после шумного хлопка золотистая жидкость, пенясь, потекла по их стенкам.
– За уходящий год! – с пиететом провозгласил Никита. – За нашу превосходную дружную семью! Ура!
– Кричать «ура» прерогатива Брюса, – сказал Раф. – Ты уже забыл?
– Ур-р-ра! – задорно рявкнул Тернер, появляясь в проеме двери с бокалом в руке. – Чуть не опоздал! Тысяча извинений, леди и джентльмены!
Чокнулись и, смакуя каждый глоток, неторопливо и со вкусом выпили. Представили Прасковье прибывшего. Та уже не удивлялась.
– Вы знаете, Брюс, – доверительно сообщила она, – сначала мне все это показалось каким-то наваждением. Сказочный особняк вместо никитиной берлоги, возникающие из ничего наряды, предметы и драгоценности. Шампанское вот французское и американец, которых сроду в нашей глубинке не бывало. Вы уж извините за прямоту. А сейчас немного пообвыкла. Боюсь только, что после двенадцатого удара курантов все исчезнет, как в «Золушке». Или еще хуже. Пропадет неожиданно прямо посреди веселья, как у Булгакова.
– Заверяю вас, миссис, – авторитетно заявил Тернер, – что все останется на своих местах. Мы – люди серьезные, и если что-то делаем, то надежно.
