«Ничего себе кефир…» — подумал он и зачерпнул еще.
— Анвар-бей храбр, его род велик и с каждым годом растет в числе, — вкрадчиво начал Илья Федотович. — Мыслю я, ему понадобится много юрт. Я предлагаю твоему роду, мой друг, взять из добычи все шатры, всех лошадей и весь скот, а я заберу остальной обоз и всех пленников.
— Чтобы мой род стал многочисленным, моим нукерам потребуется много женщин, — расплылся в улыбке степняк. — Я возьму шатры, лошадей, скот и пленниц, а ты уведешь с собой детей.
— Дети пленниц не смогут стать достойными продолжателями столь великого рода, — замотал головой боярин Умильный. — Я не могу допустить подобного… Хорошо, все как договорились, а пленниц — пополам.
— О, Аллах, как можно! — вскинул руки степняк. — Я получу пустые шатры, без жен и ковров. Кому они будут нужны?! Дом без женщины пуст.
— Дом без детей пуст, — холодно поправил Умильный. — Я готов поделиться ими, если ты поделишься пленницами.
Анвар-бей опустил руки, пошевелил губами. Осушил свою пиалу кумыса. Потом неожиданно раскрыл объятия:
— Ты, брат мой, храбрый боярин, да пребудет с тобой милость Аллаха, да продлит Всемогущий твои счастливые годы. Мои шатры раскрыты для тебя, мои стада — твои стада, мои земли — твои земли. Не станем ссориться из-за такой мелочи. Я дарю тебе всех этих детей.
— Пленниц пополам? — невозмутимо поинтересовался Умильный.
— Э-э-э… — разочарованно потянул степняк, а потом решился: — Поровну.
— Все, — тут же согласился Илья Федотович. — Ты — мой брат!
Под восторженные вопли изрядно нагрузившихся воинов воевода и бей встали на ноги, крепко обнялись, долго хлопали друг друга по спинам. Потом вместе выпили. Нукеры принесли на дастархан поднос с высокой грудой подоспевшей горячей баранины.
— Давай их сюда! — махнул рукой Анвар-бей, самолично зачерпывая кумыс для Умильного. — Делить будем.
— Поровну… — приподнял палец боярин.
Хохочущие нукеры древками копий пригнали на открытое место десятка четыре девиц. Некоторые путались в спущенных до пяток шароварах, некоторые были в рваных платьях, а часть — и вовсе голышом.
— Эй ты, давай вперед! — Анвар-бей указал пальцем на голую девочку лет четырнадцати, со связанными за спиной руками. — И ты…
Второй выбранной девице было не больше пятнадцати. Она сохранила халат, имела длинную черную косу и хлопала черными подведенными глазами.
— Одинаковые? — поинтересовался степняк.
— Угу, — кивнул боярин.
— Одну налево, — распорядился Анвар-бей, — другую направо. Теперь вы две. Одинаковые?
— Не-ет! — возмутился Илья Федотович, прихлебнув кумыса. — У одной грудь так грудь. А вторая плоская, что моя кошка.
— Зато бедра какие! Есть за что взяться! Есть куда руку запустить…
— Так давай еще грудастую и еще широкозадую подберем.
— Ладно, вон ту, без штанов, в пару по грудям, а ту, что за ней, в пару первой.
— Принято.
Девушки разошлись по указанным местам.
В дележ азартно включались остальные воины, громко обсуждая достоинства и недостатки каждой из пленниц, тыкая пальцем, смеясь и даже ударяя об заклад. Общее веселье не разделяли разве что освобожденные полонянки, которые совсем недавно находились примерно в том же положении, что сейчас ногайские девушки. Толпа женщин постепенно таяла, разделяясь на две небольшие группы. Андрей с удивлением заметил, что в его переводе больше никто не нуждается, пьяные мужики и так прекрасно понимают друг друга, а потому полностью посвятил себя истреблению жареного мяса, подсаливая его из мешочка, выложенного на «стол», скорее всего, боярином Умильным. Отвлек его от этого увлекательного процесса всеобщий взрыв хохота. Как оказалось, после сортировки пленниц в поле остались только две: довольно аппетитная пышечка с крупной грудью, широкими бедрами и длинными черными волосами, заплетенными в десятки косичек с разноцветными ленточками, одетая в черную войлочную курточку без рукавов, едва доходящую до нижних ребер и расшитую цветочным узором, свободные шаровары из полупрозрачного шелка и мягкие узкие тапочки, стояла бок о бок с тощей, как Клаудиа Шиффер, кривоглазой и совершенно беззубой теткой непонятного возраста, укутанной в засаленный халат.
— Сайфи, отпусти эту несчастную, да пребудет с ней милость Аллаха, — разрешил Анвар-бей. — Я дарую ей свободу.
Нукер, распределявший невольниц с помощью древка копья, развернул тетку и дал ей пинка, отправляя в степь. Руки несчастной никто связывать не думал, а потому и развязывать не пришлось.
— А ты, — подманил к себе последнюю из пленниц степняк. — Ты… тебя я дарую нашему другу и покровителю, явившему себя в этом сражении. Отныне ты принадлежишь Нинутре!
По толпе воинов пробежала волна одобрительного шепота, а потому боярин Умильный, набравший было в грудь воздуха, решил промолчать.
— Да пребудет с нами милость древних богов, Нинутра. Не оставь нас своей силой и милостью.
— Да пребудет с вами милость всех богов, Анвар-бей, — спокойно кивнул Матях. — И да не оскудеет рука дающего.
— Прохор! — громко рыкнул Илья Федотович. — Забери подарок щедрого друга и брата нашего Анвар-бея и проследи, чтобы он не потерялся в дороге! Слава отважному бею!
— Ура-а-а! — подхватили клич довольные воины и поспешили к кострам за своими чашами.
Сержант тоже пил кумыс, закусывая приторными финиками, и вскоре почувствовал, как голова окончательно «поплыла».
«Кажется, в кефире всего полпроцента алкоголя, — попытался вспомнить он. — Это сколько же я выпил? Надо закусить».
Однако почему-то вышло так, что он без закуски выпил еще две пиалы кумыса, после чего вытянулся во весь рост и с удовольствием заснул.
Проснулся Андрей от холода — после захода солнца спать полуголым оказалось не очень удобно. Поэтому он спустился к общему лагерю, взял чей-то халат, завернулся в него и заснул снова. На этот раз — до утра.
— Мы нападем на них, уважаемый Аримхан? Мы сейчас пойдем и разгоним их всех, да?
Проскакав по широкой дуге, Аримхан Исанбет все же смог собрать часть своих нукеров, не попавших под стрелы и сабли преследователей, не затерявшихся в травяных просторах. Три десятка мужчин. Всего три десятка из гордого и богатого рода. Все молчали, осознавая горечь произошедшего, и только один, мальчишка лет четырнадцати, имени которого хан не помнил вовсе, продолжал задавать глупые вопросы, то ли надеясь избавиться от ужаса, прогнавшего его с поля боя, то ли и вправду надеясь вернуть вчерашний счастливый день.
— Нет, — покачал головой Аримхан, — мы не станем их трогать. Я знаю, что все вы храбрые воины и готовы сложить свои головы, чтобы уничтожить прирученного русскими ифрита. Но я не для того стал ханом рода Исанбетов, чтобы он оборвался на моих глазах. Нет, я сохраню вас всех, чтобы вы смогли уронить свое семя в лоно женщины, чтобы оставили детей, храбрых воинов. И когда под юртами рода Исанбетов опять зазвучат детские голоса, вот тогда мы и вернемся со своей местью.
Ногаец отвернулся от горящих десятков костров, возле которых сейчас делили его добро и его женщин, и неспешным шагом поехал в темноту, уводя последних нукеров рода, только что переживших самую страшную в своей жизни битву.
Новый день означал расставание. Башкиры, разбившись на отряды по семь-восемь человек, уходили в
