новость, а Бабушка вновь смыкает веки. Летят минуты; сменяются симфонии, легкие и солнечные, словно бабочки; наконец, приходит сон, сон тихий и сладостный, какой достается святым.
Вязкая плоть биопластика перестает едва заметно пульсировать и начинает отделяться от тела Алентипалны.
В четыре тридцать утра семнадцатого октября 2*** года Валентина Павловна Надеждина, председатель комиссии по делам несовершеннолетних, куратор Райского Сада, третий триумвир Седьмой Терры, скончалась.
В сокровенном сердце родового жилища — прохлада и полумрак. Пусты стены, некогда украшенные; нагое ложе ожидает в углу. Здесь, в своих покоях, Цмайши хранила вещи, привезенные из дома, с Кадары. Почти все распродано. Что-то раньше, что-то позже ушло в лапы не-людей, торговцев экзотикой… То немногое, что осталось, великая старейшина сама велела унести.
Сколь малого она хочет: всего лишь умереть под родным солнцем.
Судьба не уделит ей такой милости.
Женщины, что в ее власти, осторожничают, боясь ее гнева: говорят мало, умалчивают о многом. Но разума Цмайши пока достаточно, чтобы догадываться и знать. Для того, чтобы душа ее нашла покой, чтобы сердца ее остановились в счастье, нужна сущая малость. Связь с Кадарой восстановлена, сообщение становится регулярным, и вслед за послами к прародине расы отправляются уже гости, дети, старухи, помнящие былое… говорят, там рады были вновь увидеть благородную Суриши, женщину, что от вождя зачала и родила вождя.
Сам вождь благоразумно занимается другими делами.
Так.
Вернуться. Вернуться в давным-давно разоренный дом, на пепелище, которое успело зарасти лесом и вновь стать ожогом на теле земли, вернуться, спустя много десятилетий снова полюбоваться пляской воздуха ввечеру над кряжем Ненэрхар. Увидеть, как меркнет Солнце, и загораются сопутствующие светила, Сетайя и Чрис’тау. Почувствовать кожей ветер, летящий со злых песков Аххарсе. Услышать яростные крики детей, загоняющих добычу. Пройти по развалинам Шайраи-Тхир, великой столицы, найти место, где два века назад увидела свет, выбравшись из материнского чрева. Сидеть под куполом неба, изукрашенным звездами, думать о прошлом, вспоминать совершенное. Приметить на горизонте разгорающийся свет утра, улыбнуться и испустить дух…
Уйти хорошо.
Это так просто сделать.
Нужно всего лишь пойти на поклон к выродку.
Он ничтожен, он мягок сердцем, он до сих пор не решился убить Цмайши, и он не посмеет даже отказать ей, зная, какие злые слова скажет она о нем на Кадаре. Мерзавка Эскши оскалит клыки, но мягкосердечие — заразная немощь, и она, сильная женщина, не сумеет пойти поперек Л’тхарны.
Так просто.
Так немыслимо.
Даже светлой смерти Цмайши не пойдет просить у выродка.
Особенно — светлой смерти.
Что же, тогда она просто уйдет в чистоте. В четырех безликих стенах, в доме, выстроенном еще до войны — до той, первой войны, выстроенном людьми, не знавшими поражений. Дух мощи еще не покинул дом. Строители не пытались сберечь традиций, они жили ими.
Цмайши грезит.
Единственный сундук перед нею нарушает пустоту покоев. Цмайши перебирает мужские украшения столетней давности и думает о войне — так, как думают об умершей дочери. Мышцы ее ослабели, клыки затупились, сосцы иссохли: о, с какой любовью она вскармливала войну! Х’манки оказались слишком хитры, и чийенки, союзники, предали, и рывок рассеялся в пустоте, выпив последние силы людей.
Но есть одна мысль, которая сладка Цмайши, как сладка под ее пальцами округлость х’манкского черепа, звена в ожерелье. Вот она, эта мысль: во времена тяжких испытаний у людских женщин не рождаются выродки.
В прежние, счастливые времена, такова была кара за покой и достаток: на три крепких выводка приходилось одно дитя, которому не хватало соков материнского тела, или же братья и сестры еще во чреве били его, ломая кости, сокрушая мозг. В древности считалось, что недоразумный, слабый и уродливый ребенок отдал свою силу и ум прочим, и потому не следует быть с ним жестоким, нужно убивать сразу. Так и поступали. И была примета: если выродков рождается меньше, жди пору невзгод.
На Диком Порту, после спешной эвакуации, на синтетической пище, плохо очищенной воде и грязном воздухе, почти без отопления, практически без медицины — все дети рождались здоровыми.
До последнего времени.
Два или три выродка появилось на свет…
Близится новый день.
Цмайши грезит. Страшна и величественна история ее жизни, но сейчас она вспоминает свою зарю. Она рождалась в блеске клинков, в отрочестве ей не было равных; и даже брат ее того же выводка, брат, что осмелился выйти из чрева прежде нее и доказал потом свое право отодвигать женщин, даже он остерегался ее. Р’харта…
…и он хохочет, машет рукой ей, несравненной среди юниц; серьги в его ушах — из металла, не из кости, и это значит, что войны еще не случилось. Впереди грозовыми тучами клубится пыль: там два гигантских самца цангхьяр схватились за самку. Цмайши скрещивает на груди мускулистые руки — детское развлечение, для детей устроено зрелище! — но смех брата заразителен, и она улыбается, встряхивая роскошной гривой. Т’нерхма, «второе лезвие» Р’харты, стоит рядом, щурясь с веселой укоризной. Он отменно красив и статен: косы, блистающие металлом зажимов, опускаются до узких, как у подростка, бедер, и глаза — яро-золотые и раскосые, обведенные черной каймой, и кожа светла, и рот широк… Цмайши думает, что зачнет от него детей.
Рхарта снова машет ей, зовет подойти ближе. Что-то кричит. Шум такой, что не разобрать слов. Брат раздраженно мотает головой, касается своей серьги, пробуждая передатчик; в ухо Цмайши повторяет что- то незамысловатое и радостное…
И она идет, идет к нему, туда, где молодость, где сражаются звери, повинуясь природному зову, где люди смеются, красивые, сильные и отчаянные… идет…
Пальцы Цмайши разжимаются, и воинское ожерелье падает на пол. Трескается пополам череп безымянного чужого солдата, зубы рассыпаются бусинами.
Далеко от дома старейшины, в замке-небоскребе Рихарда Люнеманна, в апартаментах начальника охраны стоит у окна рритский верховный вождь. По зеленоватому стеклу текут дождевые капли. В ночи пылает океан искусственного света — сигнальные огни, окна, вывески; перед башней галактической связи огромный голографический экран вместо рекламы занимают срочные новости.
Л’тхарна не смотрит их.
Его браслетник лежит, развернутый, рядом на столе, и включен тот же самый канал. Тонкий бархатистый голос дикторши приглушен почти до неслышимости.
В замке-небоскребе Рихарда Люнеманна, в апартаментах начальника охраны стоит рритский верховный вождь и с компьютера х’манков, на языке х’манков слушает новости о начале войны между х’манками и х’манками.
