Допустим, он время от времени находится в ком-то из моих близких. Фредерикс? Келлер? Нахичеванский? Возможно.
Но ни один из них не находится со мною всегда! Кроме того, для Каина просто нелогично сидеть в теле одного из моих спутников постоянно. По той же причине, что и следить за мной беспрерывно, — из-за наличия прочих дел.
Других помощников у него быть не может. По крайней мере теоретически. Он сам говорил, что Ники из покрывшейся льдами Европы является единственным, кого он смог оживить в прошлой версии Времени. Если Каин прячется в теле, допустим, Фредерикса или Келлера, это стало бы заметно. На срок пребывания «седока» реципиент теряет память, а я бы обязательно заметил подобное в спутниках. И что остается?
Некий датчик, и только датчик!
Все еще не решаясь, я водрузил растопыренную ладонь на стол.
Вероятно, встроенный внутрь меня детектор не является механизмом или материальным приспособлением. Наверняка это «нечто», такое же виртуальное, как энциклопедия или лапки- манипуляторы. Если возможность личного наблюдения исключена, то следить за мной должна техника или программа. На что можно настроить такую программу?
Как и любую сигнализацию — на внешние раздражители. На детектор усиленного сердцебиения, на боль, на особые импульсы мозга.
Накрыв руку подушкой с дивана, я нащупал стволом револьвера выпирающую кость на последней фаланге мизинца — и нажал на спуск!
Когда выстрел грянул, указательный палец правой с трудом отлип от курка пистолета. Кончик мизинца левой, сочась чем-то мокрым, отскочил под подушкой на несколько сантиметров в сторону от руки. Прошив тумбу, подушку, руку, пуля зарылась в паркет. Алая жидкость обильно закапала через образовавшееся отверстие, пачкая брызгами носики сапог и армейское галифе.
Еле сдерживаясь, чтобы не заорать, я с огромным трудом аккуратно отложил наган в сторону, к зеркалу, медленной, дрожащей рукой. За окном по-прежнему щебетали, радуясь весне, птицы и к двери моей комнаты не спешили шаги конвойных. Все было сделано тихо — настолько бесшумно, насколько вообще возможно отстрелить себе палец из револьвера.
Кусая губы, отшвырнув окровавленную подушку, сыгравшую роль глушителя, я воздел изуродованную руку перед лицом и уставился в зеркальный трельяж.
Несколько долгих мгновений ни черта не происходило!
Посеревшая рожа Николая Второго в темном отражении, сочащаяся кровью рука — вот и все, что я видел перед собой. Я уже стал сомневаться в верности своих выводов, когда наконец серые губы мои криво зашевелились.
— Умный малыш-ш-ш, — прохрипело мое отражение.
— Логика, твою мать… — Все еще содрогаясь от накатывающей спазмами боли, прошептал я теми же губами, что и мой враг. Мы общались, используя одно тело. Каин брал под контроль Николая, произносил одну фразу, затем возвращал контроль мне. Я отвечал, и все заново повторялось. Мы говорили одним ртом на двух и слышали речь друг друга общей парой ушей. Я не знал только одного — чувствует ли сейчас Каин ту непереносимую боль, что терзала мне кисть. И все же это не было бредом или галлюцинацией. Более напряженного диалога у меня не было никогда.
— Значит, все это время вы сидите в моей голове? — морщась, произнес я.
— Голова не ваша. — Искаженный рот в зеркале растянулся в ужасной ухмылке. — И при чем тут материальный носитель? Метка прилеплена к вашей виртуальной матрице, Ники. В случае кризиса, угрозы жизни или провала она информирует меня, и я приду.
«Значит, метка», — мысленно повторил я. Ну что же верно, на мне стоит датчик. Однако задан не главный вопрос.
— Зачем это сделано, Каин? — я спросил в лоб.
— Мой контроль…
— Я спрашиваю про Семью!!!
За моим криком воздух наполнился тишиной. Затем, спустя пару мгновений отражение улыбнулось. Как не в чем ни бывало, хронокорректор ответил спокойно и чуть презрительно:
— Признаюсь, Ники, ваш вопрос меня удивляет. Я говорил, нам требуется жертвоприношение. Для окончания революции нужно сплотить народ вокруг трона. Что еще может сплотить русских вокруг тебя, как не разделенные с тобой гнев и боль? Николай потерял семью — невинных девочек, наследника и жену. Виноваты революционеры! Поверь, либералов, марксистов, социалистов сейчас будут рвать на куски по всей бескрайней России. После такого — к тебе присоединится Православная церковь, до этого отказывавшая царю в поддержке. Полагаю, что даже в лагере наших лживых союзников проснется чувство стыда за то, что они так бессовестно потакали русским заговорщикам. Зверское убийство семьи, поверь мне, однозначно пойдет всем на пользу. Всему человечеству, всей хронокорректировке!
— Но это живые люди, — прорычал я, почти обезумев от ненависти и боли. — Невинные. Они ни при чем! Как можно было убить их так страшно и столь жестоко?!
— Не ты ли сам говорил мне недавно, что следует проливать кровь малую, дабы избегнуть большой?! Минимальное воздействие, верно? Вот это и есть наш метод. На сломе времен, в конце Великой войны, по Европе шатается призрак, — отражение рассмеялось, — призрак революции, Ники. Нам мало удержать власть в России, нам нужно сломить идею! Иного способа привить ненависть к либерализму и большевизму, к демократам и к революции, кроме убийства Семьи, я не вижу. И ты напрасно столь взволнован. Совершенное с Алике, дочерьми и наследником — почти идеальный ход. Кроме патриотического подъема и ненависти к оппозиции, мы убиваем множество зайцев одновременно. Жены-немки более нет у царя, и людям не за что обвинять его в пангерманизме. Нет и Наследника, значит, страна должна сплотиться вокруг единственного легитимного символа — лично тебя! А кроме того, зачем нужны тебе чужие жена и семья?! Ведь с ними ты почти незнаком! Найди себе молодую фрейлину, а лучше двух или трех — Николай еще достаточно молод, и если корректировка удастся, я обещаю, оставлю тебя на троне, повеселишься!
При последних словах отражение гадко осклабилось, а я, дернув кистью, не целясь и даже не думая, выстрелил из нагана!
Осколки стекла осыпались вниз, но я не опускал оружие. Пальцы ног от кусочков зеркала спасли армейские сапоги, но лицо, посеченное мелкими стеклянными иглами, покрылось каплями крови. Я всадил в отражение весь барабан револьвера и продолжал еще щелкать, когда патронов уже не осталось.
Палил я не целясь, однако чувствовал — пули легли в лицо, в центр лба, в раскрытый безумный рот, в глаза, слишком уж хорошо я знал эти знакомые всему миру черты. Черты царя, мои и… хронокорректора по имени Каин.
Выбив замок, охрана ввалилась в дверь. Устало я махнул им рукой. Поймут — все видели груз в машинах. Через мгновение смущенные бойцы исчезли, и я вновь остался в комнате один, сам с собою наедине.
Что только что произошло, спросил себя я? Символический выстрел в собственное отражение? И только? Выстрелив в зеркало, я выстрелил в Каина, прервав наш разговор. В наказание меня вполне могли уничтожить — стереть матрицу из головы царя Николая. Но мне было наплевать.
Вопрос сейчас состоял лишь в одном: докладывает ли программа-детектор Каина о перемещении моей матрицы между телами? Заметил ли Каин, что именно произошло с Николаем после обнаружения им трупов в грузовике? Ответить точно было невозможно, ведь я понятия не имел об устройстве «сигнализации». То, что Каин ничего не сказал по поводу прыжка в Воейкова, не значило ничего.
Как бы там ни было, после некоторых размышлений я пришел к единственному достойному человека выводу.
Над миром многоголовым чудовищем по-прежнему гремела Великая бойня и миллионы человеческих жизней — русских, немецких, французских — сгорали на ней каждый день, как в огнедышащей топке парового локомотива. Еще одна жизнь — моя — на фоне чудовищного, апокалиптического истребления человеков не значила ничего. Все смертны, и если Каин придет за моей душой, я не стану молить о
