платье. Мягкие густые локоны, собранные на затылке, лежали на плечах спокойной волной. Они были русыми, с легким рыжеватым оттенком. Неправильное, но приятное лицо казалось очень подвижным, хотя и не слишком юным. Большие, темно-карие глаза смотрели с любопытством, но не холодным, а участливым.
– Вы ведь Харди Мак-Кент, я не ошиблась? – спросила женщина.
Она говорила певуче, медленно, словно подбирая слова, и Эльсвик подумал, что Бог наделил ее голосом редкой красоты и силы. Капитан хмыкнул.
– Ради бога, мисс Франческа. Вы сделали мне честь, припомнив мое имя. А теперь окажите мне еще одну услугу. Забудьте его.
Женщина кивнула с понимающей улыбкой.
– Но, ради всего святого, зачем вы компрометируете себя? – Мак-Кент поерзал и подтянул ноги, чтобы случайно не испачкать ее платье.
– Когда-то вы были очень добры ко мне, Харди. – Мягко произнесла Франческа.
– Ерунда, – Харди качнул головой, – кто бы на моем месте поступил иначе, увидев в море шлюпку с двумя людьми, терпящими бедствие. По закону моря я должен был замедлить ход и спустить трап. Моя команда не поняла бы меня, если бы я поступил иначе. Кстати, вы так ни о чем и не рассказали мне…
– История с кораблекрушением вас не убедила? – улыбнулась Франческа.
– Судите сами: ваша шлюпка была крепкой и совершенно целой, платья и одеяла сухими и неподпорченными водой, запас продуктов тоже не пострадал. При всем уважении – жертвы кораблекрушения выглядят несколько иначе.
– А кто этот несчастный юноша? – спросила Франческа, переводя разговор.
Несчастный юноша нервно прокашлялся:
– Граф Эльсвик, сударыня… Просто Джордж, – и мучительно покраснел.
– Боже! – в ее глазах отразился неподдельный испуг. – Британский лорд на цепи, как зверь! Какая низость. Впрочем, я не удивлена. Этот дон Анхиле просто образец законченного тупого мерзавца.
– Он обижал вас? – вскинулся Мак-Кент.
Цепь грохнула, напомнив о том, в каком он положении.
– Харди, дорогой, одинокую женщину обидеть почти невозможно, – быстро улыбнулась Франческа. – Она слишком беззащитна и слаба, чтобы позволить себе роскошь быть обидчивой.
– Меня утешает только одно, – Джордж Эльсвик подергал железный пояс и неожиданно для себя улыбнулся в ответ. – Если меня держат на цепи, значит, считают опасным зверем. В некотором роде мне это даже льстит.
Однако женщину не обманула эта мальчишеская бравада. Прима итальянской оперы, синьорина Франческа Колонна была не только красива, грациозна и талантлива. Она была умна.
– Несчастный мальчик, – она наклонилась вперед, и мягкие прохладные пальцы на мгновение коснулись щеки графа.
Франческа тут же отстранилась, но эта мимолетная участливая ласка неожиданно разбудила память. Джордж вспомнил Англию. Уэрствуд. У его невесты были такие же русые волосы, только без рыжего оттенка.
И она никогда не позволяла себе ничего подобного. Эльсвик приписывал это отцовской строгости и природному здравомыслию нареченной. А сейчас вдруг подумал… Она разговаривала с ним всегда неизменно мягко, поскольку была добра, но от этой доброты веяло холодом. И Джордж Эльсвик впервые подумал, что, похоже, мисс Нортон его всего лишь терпела.
Глава пятая
Франческа Коломбо
Карибское море, июль 1686 года
Море бывало разным. Золотисто-зеленым в погожие дни, когда в прозрачной глубине можно было разглядеть косяки снующих рыбок; в темные ясные ночи оно было похоже на кусок лионского бархата, расшитый серебром, и неразличимо сливалось с таким же иссиня-черным, неестественно близким небом. Шторм сводил лик моря морщинами, и тогда оно становилось опасным и непредсказуемым. Впрочем, оно всегда было таким.
Даже когда штиль разглаживал, успокаивал суровое лицо, оно добродушно, слегка извиняюще улыбалось, торопясь отблагодарить за терпение и морскую сноровку свежим бризом. Но над серебристой гладью появлялся стремительный острый плавник, и сердца рыбаков сжимал страх. Акулы. Отец называл их душами потонувших пиратов…
Женщина старалась не вспоминать прошлое. Сейчас ее звали Франческа Колонна, и ей рукоплескала самая взыскательная публика Италии и Франции. Она научилась принимать цветы и комплименты и вежливо, но твердо отказывать поклонникам. Ну а то, что петь со сцены – значит тешить дьявола – в это она никогда особо не верила, не смотря на заверения святых отцов.
Она постаралась забыть, что когда-то ее звали иначе, что у нее был отец, а потом – муж. Но иногда, в такие минуты, как сейчас, прошлое возвращалось, и с этим ничего нельзя было поделать. Чаще всего это случалось, когда женщина смотрела на море.
Она привыкла ненавидеть море. Сначала море отняло у нее братьев. Неаполитанские рыбаки – они вышли в море, пренебрегая тревожными признаками, потому что их бедной семье нужны были деньги. Они не вернулись. Мать, красивая и очень набожная женщина, усмотрела в этом кару Всевышнего. Прижимая к себе маленькую дочку, она часами выстаивала на коленях перед печальным ликом Мадонны, призывая на свою голову все беды и умоляя оберечь дочку. Тогда она так и не дозналась, в чем был грех ее матери, которая казалась ей ангелом.
Она узнала это намного позже, через несколько лет, когда госпожа Валентина уснула под самым дешевым надгробьем на кладбище для бедных. Горько-соленый ветер Неаполя был единственным, кто плакал тогда вместе с дочерью.
Некоторое время она жила шитьем. Потом появился громадный, широкоплечий, еще не старый, но совсем седой человек. По-итальянски он говорил плохо, а из местного диалекта, родного для госпожи Валентины и ее дочери, знал лишь несколько слов. Впрочем, их хватило, чтобы объясниться. Незнакомец оказался ее отцом.
Что заставило его много лет назад покинуть Валентину и детей, и почему он вдруг решил вернуться, она спросить не решилась.
Ей трудно было выучить слово «отец», которое в ее детской головке связывалось лишь с понятием «отец небесный». Незнакомец не настаивал. Он накупил ей красивых платьев и увез сначала на свою родину – во французский портовый город Марсель, потом ей довелось увидеть блестящий Париж и познакомиться с маэстро Франчини, своим знаменитым соотечественником. До этого дня такое прекрасное пение она слышала только в капелле. Опера стала ее храмом, но, увы, ненадолго.
Они опять собрались, кидая в саквояжи все, что попадалось под руку, без разбора, бросая на произвол судьбы то, что не помещалось в экипаже. До девушки, наконец, дошло, что они бежали.
Их приютила хмурая холодная Англия, где к ней впервые привязался этот кашель.
Они жили в рыбацкой деревне, так похожей на ту, где она родилась и выросла. Только небо над деревушкой было другим, и солнце редко радовало своим теплом. В сущности и море… тоже было другое – холодное и мрачное. Жизнь английских бедняков почти не отличалась от жизни таких же бедняков Неаполя. Разве тем, что они говорили на другом языке, теплее одевались и не молились Мадонне. Она умела чинить сети и быстро подружилась с хозяйкой приютившего их дома. Отца здесь побаивались и звали «мастер Джерри». Но кашель продолжал донимать девушку, и отец поспешил ее увезти.
И снова начались скитания, постоялые дворы, чужой запах от постелей, наемные лошади, смесь языков и быстро исчезающие из памяти лица.
Некое подобие дома она обрела лишь в Толедо. Здесь не было итальянской оперы, но была красивая церковь. Чтобы возместить дочери потерянные уроки пения и хоть как-то занять девушку, отец стал учить
