риска напороться на ихних или власовских окруженцев. Это чуть попозже, в Белоруссии, ситуация была совсем другая, а тогда все оказалось просто: либо наши, либо безлюдье.
Вот я, недолго думая, и двинул пешочком, по азимуту. Заблудиться не боялся – не такая уж чащоба, да и я, сержант бравый, не из вчерашнего пополнения, кое-что повидали. Отметился по компасу, прикинул все как следует, скомандовал сам себе: «Шагом марш!» – молодой был, веселый – и двинулся в путь. Многие не любили шлепать посыльными, а у меня обстояло наоборот: у меня на штабной кухне имелся землячок, хороший парень. Так что заранее известно: и наложит мне миску с верхом чего-нибудь из офицерского котла, и стопарик нальет. На войне такое вот землячество – великая вещь.
Так что воинское подразделение в составе меня, бравого сержанта, в направлении штаба двигалось скорым шагом, с большим энтузиазмом. Я в лесу не первый раз, а потому главное было – поглядывать, чтобы не забирать влево. В лесу человек, знаете, как-то неосознанно левой ногой шагает размашистее… Знаете? Ну вот, чего объяснять. Держи маршрут в голове, сверяйся даже не по компасу, а по солнышку – не салажня, чтобы на компас через каждые пять шагов смотреть – и шагай, дымя трофейной сигареткой. Противника не предвидится, серьезного зверья тут не водится, да и окажись какой медведь, я ему враз объясню, что выглядит он жалко и неубедительно против бравого сержанта с автоматом на плече и даже при лимоночке в кармане. А впрочем, зверье там, где и было, позабивалось подальше в чащобы от всей этой напасти. Человек – существо разумное, но и ему на войне ох как неприятно, а уж зверь и вовсе ополоумеет…
Когда началось, отшагал я, по моим прикидкам, с километр. Привалов никаких не делал по причине невеликости марш-броска, только однажды напился у ручья да остановился потом проделать совершенно обратное действие. Лес там был – почти исключительно березняк, птахи орут, солнышко светит, шагай себе, гадая, чем в этот раз земляк облагодетельствует, а уж он меня так просто не отпустит, мы ж не просто оба рязанские, а из соседних сел, с детства знались. Однажды здорово из-за девчонки подрались, ну так теперь, на войне, и этот факт вспоминался, говоря по-книжному, с умилением. Как событие из довоенной мирной жизни. А к тому же с Наткой ни у меня, ни у него не сладилось, после школы укатила в город…
И вот как-то так в один момент – опа…
Иду я и соображаю вдруг, что замечаю краем глаза, справа, не в таком уж отдалении, движение чего-то немаленького – ну аккурат в том же направлении, можно даже сказать, бок о бок со мной, будь расстояние поменьше…
Шагаю, не останавливаясь, присмотрелся. Березняк чистый, кустарника не особенно много, и отлично я вижу, что меж стволов движется – ну, стервь, буквально, можно сказать, со мной в ногу! – никакой не медведь и уж тем более не немец-окруженец, а знаете ли, свинья. Ну точно, свинья. Натуральная хавронья. Уж мне-то, деревенскому, хавронью с полувзгляда не опознать стыдно получится.
По первости я и думать не стал и особо приглядываться, шагаю себе дальше. Потом любопытно стало: откуда она тут взялась, такая прыткая? Деревень в особенной близости не имелось, да и там, где были, немец, зараза, успел все под метелку подчистить, любил он это дело, и понять его, что уж там, можно: жареная свининка – вещь недурная. Ну а где что осталось… Между нами говоря, воин-освободитель тоже порой не без греха, если подальше от зоркого глаза отца-командира. Ну, мы, правда, старались живность выменять на что-нибудь полезное в деревенской жизни – не немцы, чай, чтобы автомат под нос совать и отбирать силком.
Метров до нее этак пятьдесят, и вижу я, что она не дикая – здесь их нет, да и выглядят по-другому, приходилось видеть, – а самая что ни на есть натуральная домашняя. Только худющая, как смертный грех, семенит как-то странно. Может, в свое время не захотела на сковородку к немецко-фашистскому оккупанту, сбежала в лес да и прижилась? Свинья в лесу, если не зима, худо-бедно найдет чем подкормиться.
И подумал я не без сожаления: «Что б тебе, тетка хавронья, мне не попасться на обратном пути, на этом самом месте, в километре с лишком от расположения? Я б тебя, уж прости за прямоту, положил бы из автомата, глазом не моргнув. Потому как я человек, а ты свинья и такая уж у тебя судьба, тетка, – в конце концов у человека на столе оказываться. Худющая, правда, ну да на войне особо не привередничаешь, всяко хватило бы, чтобы супец сварганить на весь взвод…»
Посожалевши мысленно, что не получилось именно так, пошел я дальше. И бац! Что-то не то. Режьте меня, не то!
А вот оно что не то… Семенила эта хавронья от меня метрах примерно в пятидесяти, вот только что. И вдруг – вдруг! – смотрю я, а меж нами уж метров пятнадцать, не более. Понимаете? Вот только что она – далеко, и вдруг – хлоп! – почти рядом. Неправильно как-то. Не бывает так. Воля ваша, не бывает. Березнячок негустой, но и не редкий, это с какой же скоростью она в секунду должна была рвануть так, чтобы чуть ли не рядом оказаться?
И вот тут-то у меня… Даже не знаю, как объяснить. Засвербило что-то. Словами не растолкуешь, а что-то тут неправильно. Очень даже неправильно. Не могут так свиньи. Да и не знаю, кто может.
Остановился я, смотрю на нее. И она стоит, на меня пялится. И чем дальше, тем больше свербит во мне что-то, все меньше она мне нравится, тварь такая…
Вообще, свинья как свинья, разве только худющая, поджарая, как собака борзой породы. Пятачок там свинячий, уши висят, хвост крючком, все, как полагается. Перевидал я свиней.
И тем не менее что-то с ней не то. Вот не знаю, как объяснить, но стоит она не по-свинячьи, по- другому как-то стоит, не так, в чем разница, не могу словами выразить. Не так стоит – и все тут! И цвет у нее не обычный свинский. Свиньи, конечно, случаются самой разной масти, но все равно, такой я раньше не видел. Вы опарышей видели, когда они кучей копошатся? Ну вот. Дело не в том, что они черви, а в том, что цвет у них какой-то такой поганенький. Вот соберешься на рыбалку, накопаешь дождевых червей, комком они у тебя в банке ворочаются, но почему-то никакого отвращения не вызывают, хоть и черви. А опарыш… Им брезгуешь. Вот так примерно, если поломать голову да подобрать слова.
Так что цвет у этой хавроньи именно такой вот противный, бледный в легкую желтизну, больше всего смахивающий даже не на кучу опарышей, а на здоровенный гнойный волдырь: вот именно он такой, бело- желтый, противного колера… Так и кажется, ткни эту хавронью посильнее, хоть сапогом, хоть веткой, и из нее гноища брызнет. Неприятно.
И глаза у нее… Будто не обычные свиные буркалы, а что-то другое. Опять-таки не объяснишь словами, но смотрит она мне в самые зрачки неправильно как-то. Будто и не свиные глаза. А чьи – вот так c xoдy и не поймешь.
Стоим мы так друг против друга, в гляделки играем. Таращится, сволочь, исподлобья с таким видом, словно сейчас захохочет – ну вот почему-то такое впечатление.
И вы знаете… Хохот не хохот, но что-то такое не вполне даже и свинское она испускает: этак поскуливает, хлюпает, хныкает. В жизни от свиньи такого не слышал. Другой кто-то вот именно так должен скулить и похныкивать, вот только не пойму кто. И если уж сбиваться на самую дурную фантазию, то можно предположить – не всерьез, а исключительно ради размышления и перебора вариантов! – что этакие звуки можно и от человека услышать…
И вот не по себе мне как-то становится. Белый день, солнышко светит, можно сказать, благолепие – но стоять глаза в глаза с этой рожей, которая и цветом на нормальную свинью не похожа, и звуки издает не свинячьи, мне все более и более не нравится. Есть во всем этом что-то нехорошее.
Замахнулся я на нее и заорал:
– Пшла отсюда, так твою и перетак!
Стоит, сволочь, не шарахается, пасть только открыла с таким видом, будто ухмыляется. «Может, – думаю, – бешеная?» Бешенством может заразиться, кроме человека, любая неразумная тварь, даже мышь. Сам я, кроме бешеных собак, никого другого не видел, но зоотехник твердо говорил – даже мышь…
Еще раз крикнул я на нее, кулаком замахнулся. Стоит, все так же поскуливает-похныкивает. И взяла меня нешуточная злость: «Ну почему я, сапер бравый, следующий с донесением в штаб полка, должен связываться со всякими противными непонятностями наподобие этой вот твари? Да еще при этом чуть ли даже не страх чувствовать?»
«Ну, – сказал я себе, – сама напросилась. Не человек, чай».
И снял автомат с плеча. Сама навязалась…
Нету свиньи! Вот только что была передо мной – и пропала неизвестно куда, пока я ненадолго от нее взгляд отвел… Нету.
