отставке. Такого Сталин допустить не мог. Сегодня военачальники указывают ему, пусть пока еще в мягкой, просительной форме (скорее всего, на майском заседании Гамарник прямо вопрос о снятии Ворошилова даже не поставил — иначе бы это отразилось в материалах следствия и суда). Завтра могут потребовать перемен во внешнеполитическом курсе или во внутренней политике.
Отказываться от услуг преданного Клима Сталин в тот момент не собирался. Для снятия Ворошилова с поста наркома потребовались катастрофические неудачи в войне с Финляндией, когда воочию выявилась его некомпетентность. «Первого маршала» заменили другим конармейцем, С. К. Тимошенко, объявленным победителем финнов за стоивший огромных жертв прорыв линии Маннергейма. Увольнять же в отставку маршала Тухачевского, армейского комиссара 1-го ранга Гамарника, командармов 1-го ранга Уборевича и Якира и других представителей антиворошиловской группировки в высоких чинах Иосиф Виссарионович считал делом не только ненужным, но и опасным. Популярность какая-никакая в армии у опальных руководителей останется, в своей отставке они будут винить не одного только Ворошилова, но в первую очередь его, Сталина. И кто знает, не обратится ли к услугам того же Тухачевского или Якира в случае кризиса кто-нибудь из Политбюро или оставшихся в армии командиров — их сторонников? Надежнее не увольнять, а арестовать, ошельмовать и расстрелять. Нет человека — нет проблемы.
Поскольку назначения всего высшего комсостава и политработников производились с согласия, а иной раз и по прямой рекомендации Тухачевского, Гамарника, Уборевича, Якира, а Главное управление начальствующего состава несколько лет возглавлял ближайший друг Тухачевского Фельдман, то под подозрение автоматически попали почти все командармы, комиссары, комкоры, комдивы, комбриги и так далее — вплоть до командиров полков. Исключение было сделано только для представителей «конармейской группировки», а также некоторых военачальников, к ней не относящихся, но в чьей преданности Сталин не сомневался. К этим последним принадлежал, в частности, «на всё согласный старик» Б. М. Шапошников, к советам которого вождь внимательно прислушивался и единственного из военных называл по имени и отчеству — не «товарищ Шапошников», а «Борис Михайлович».
Стоит заметить, что среди тех, кто был осужден вместе с Тухачевским, преобладали люди, не относящиеся к «коренной» национальности. Единственным русским был сам Тухачевский, но у него подкачало социальное происхождение — столбовое дворянство и офицерство, да и фамилия звучала не вполне по- русски. У остальных же, помимо офицерства (у Путны, Уборевича, Эйдемана и Корка), подозрительной была еще и национальность. Путна и Уборевич были литовцами, Эйдеман — латышом, а Корк — эстонцем, то есть выходцами из стран, которые в 1937 году являлись иностранными государствами, хотя в момент рождения фигурантов дела «о военно-фашистском заговоре» и Литва, и Латвия, и Эстония входили в состав Российской империи. Двое других, Якир и Фельдман, а также успевший покончить с собой Гамарник были евреями и, как практически все евреи Российской империи, имели родственников за границей. Наконец, последний из подсудимых, Примаков, являлся одним из организаторов червонного казачества, украинских кавалерийских частей Красной армии, и уже по одной этой причине легко мог быть причислен к «буржуазным националистам». Именно все эти категории — дворяне, бывшие офицеры, украинские и иные националисты, а также выходцы из иностранных государств (литовцы, латыши, эстонцы, поляки, шведы, финны, немцы и т. д.) в первую очередь и стали жертвами Большого террора 1937–1938 годов. Устроители процесса подспудно стремились представить Тухачевского и его товарищей иностранцами, чуждыми своей стране, и оттого ставшими агентами германской и японской разведок.
Разгоревшаяся война в Испании, в которую с самого начала оказались активно вовлечены Германия и Италия, расценивалась Сталиным как предвестница новой мировой войны, в преддверии которой требовалось очистить Красную армию от неблагонадежных (или казавшихся неблагонадежными) командных и политических кадров. Кроме того, численность вооруженных сил планировалось увеличить в несколько раз, а для этого требовалось много новых командармов, комкоров и комдивов. Так что ликвидация тех, кто продвигался по ступеням военной иерархии во времена Тухачевского и Гамарника, или, еще хуже, при Троцком, принципиально, как полагал Сталин, положения в армии не меняла. Просто придется немного увеличить выпуск военных академий и училищ. Незаменимых людей нет. Зато новые командиры и комиссары округов, армий, корпусов и дивизий, памятуя о судьбе предшественников, и думать забудут о какой-либо фронде, тем более об оппозиции партии и лично генсеку.
В результате вплоть до начала Великой Отечественной войны репрессированными оказались трое из пяти маршалов, носивших это высокое звание в 1937 году, оба армейских комиссара 1-го ранга, все 5 командармов 1-го ранга и все 12 командармов 2-го ранга, равно как все 6 флагманов флота 1-го ранга и 2 флагмана 2-го ранга, а также все 15 армейских комиссаров 2-го ранга. Почти полностью были уничтожены и другие высшие военачальники: из 67 комкоров пострадало 60, из 28 корпусных комиссаров — 25, из 199 комдивов — 136, из 97 дивизионных комиссаров — 79, из 397 комбригов—221, из 36 бригадных комиссаров — 34. Репрессировали также почти половину командиров полков. Всего, по неполным данным, из 900 командиров генеральского звания было арестовано 643, из них 583 расстреляно.
Война в Испании, вероятно, действительно побудила Сталина начать подготовку к устранению со сцены Тухачевского и его команды. Однако сам этот процесс растянулся почти на год. В августе 1936-го, как уже говорилось, арестовали Примакова и Путну. Тухачевский еще не ощущал опасности. Но несколько месяцев спустя, на пленуме ЦК в феврале—марте 1937-го, он должен был забеспокоиться. Выступивший там Ворошилов заявил: «В армии к настоящему моменту, к счастью, вскрыто пока не так много врагов. Говорю — к счастью, надеясь, что в Красной Армии врагов вообще немного. Так оно и должно быть, ибо в армию партия посылает лучшие свои кадры; страна выделяет самых здоровых и крепких людей». Но тут же оговорился: «Я далек, разумеется, от мысли, что в армии везде и всё обстоит благополучно. Нет, совсем не исключено, что и в армию проникли подлые враги в гораздо большем количестве, чем мы пока об этом знаем». Нарком обороны рассказал, каких врагов НКВД уже выявил в РККА: «Это в своем большинстве высший начсостав, это лица, занимавшие высокие командные посты. Кроме этой сравнительно небольшой группы вскрыты также отдельные, небольшие группы вредителей из среды старшего и низшего начсостава в разных звеньях военного аппарата».
Получалось, что в массе, если считать рядовых красноармейцев и младший командный состав, Красная армия безусловно предана партии и Сталину. Нет изменников среди крепких и здоровых призывников (на самом деле, не очень-то здоровых, как мы убедились на примерах, приводимых Тухачевским: по росту и весу красноармейцы значительно уступали солдатам «буржуазных армий»). Нет их и среди бравых командиров взводов, рот и даже, пожалуй, батальонов. А вот выше картина, быть может, не столь благостная. Среди гораздо менее многочисленной прослойки командиров дивизий, корпусов и даже, сказать страшно, целых военных округов враги, вполне вероятно, угнездились всерьез и не сегодня-завтра могут нанести подлый удар в спину Рабоче-крестьянской Красной армии. Значит, их надо как можно скорее выявить и обезвредить. Какие теплые чувства к нему питает Ворошилов, Тухачевский прекрасно знал, и понимал, среди кого Климент Ефремович начнет искать «врагов народа». Нарком между тем углубился в прошлое, обратившись к тем временам, когда Троцкий в начале 20-х во фракционной борьбе «пытался опереться на кадры армии»: «На этом этапе своей вражьей вылазки партии и Ленина Троцкий был бит. Но он не сложил оружия, а повел углубленную подрывную работу. И к 1923 году ему удалось — об этом нужно прямо сказать — с помощью своей агентуры добиться немалых успехов в Красной Армии. В 1923–1924 годах троцкисты имели за собой, как вы помните, об этом помнить следует, почти весь Московский гарнизон. Военная академия почти целиком, школа ВЦИК, артиллерийская школа, а также большинство других частей гарнизона Москвы были тогда за Троцкого». «И штаб Московского округа, где сидел Муралов, был за Троцкого», — поддакнул Ворошилову Гамарник, как видно, всё еще не подозревавший, что очень скоро сам окажется в списке врагов народа.
Когда нарком назвал арестованных комкоров Примакова и Путну «виднейшими представителями старых троцкистских кадров», а об арестованном вместе с ними комкоре С. А. Туровском сказал, что тот, «не будучи в прошлом троцкистом, тем не менее, невзирая на отрицание пока своей виновности, очевидно в скрытом виде, тоже является сочленом троцкисткой банды», Тухачевский, должно быть, успокоился. Надеялся, что Виталия Марковича и Витовта Казимировича взяли за старые грехи — поддержку троцкистской оппозиции, а вовсе не как близких к нему, Тухачевскому, людей. Ведь сам Михаил Николаевич Троцкого, равно как и группу Бухарина и Рыкова, никогда не поддерживал, о чем потом и на следствии говорил, и на суде заявил: «Я всегда во всех случаях выступал против Троцкого, когда бывала дискуссия, точно так же выступал против правых… Так что я на правых позициях не стоял… Что касается моего выступления против Троцкого в 1923 году, то мною лично был написан доклад по этому поводу и послан в ЦК». Никто из следователей или судей доклада, подрывающего обвинения против Тухачевского в троцкизме, искать не стал. Его текст не найден до сих пор. Но тогда, на пленуме, маршалу даже в страшном сне не мог присниться будущий скорый и неправый суд.
Ворошилов тем временем стал излагать показания арестованных, и Михаил Николаевич снова насторожился: «Ни Примаков, ни Туровский пока не признали своей виновности, хотя об их преступной деятельности имеется огромное число показаний. Самое большое, в чем они сознаются, это то, что они не любили Ворошилова и Буденного, и каются, что вплоть до 1933 года позволяли себе резко критиковать и меня, и Буденного. Примаков говорит, что он видел в нас конкурентов, он-де кавалерист, и мы с Буденным тоже кавалеристы». Здесь присутствующие дружно засмеялись, еще не зная, что многим из них вскоре придется оказаться там же, где Примаков, и разделить судьбу легендарного предводителя червонного казачества. Не знаю, смеялся ли Тухачевский. Думаю, что нет, хотя это было рискованно: могли заподозрить либо в сочувствии арестованному комкору, либо в наличии у первого заместителя наркома обороны прегрешений потяжелее примаковских. Слова Ворошилова наверняка навели Тухачевского на грустные мысли. Ведь он тоже позволял себе публично, в присутствии руководителей партии и государства, критиковать Климента Ефремовича и Семена Михайловича, причем не только до 1933-го, но и совсем недавно, еще года не прошло. А Ворошилов рассказывал, что Путна и другой арестованный, комдив Д. А. Шмидт, готовили на него покушение, как готовил такое же покушение Туровский… Вряд ли этому поверил Тухачевский, но он понимал: следователи разговоры против Ворошилова без особых усилий превращают в намерение убить наркома обороны…
После завершения Пленума прошел месяц, не внеся ничего тревожного в жизнь Тухачевского. Гром грянул только во второй половине апреля, причем теперь молния была направлена непосредственно в Михаила Николаевича. Тухачевский с женой собирался в Лондон на коронацию короля Георга VI. И вдруг поездка отменяется. Нарком внутренних дел Н. И. Ежов 21 апреля 1937 года направил спецсообщение Сталину, Молотову и Ворошилову: «Нами сегодня получены данные от зарубежного источника, заслуживающего полного доверия, о том, что во время поездки тов. Тухачевского на коронационные торжества в Лондон над ним по заданию германских разведывательных органов предполагается совершить террористический акт. Для подготовки террористического акта создана группа из 4 человек (3 немцев и 1 поляка). Источник не исключает, что террористический акт готовится с намерением вызвать международное осложнение. Ввиду того, что мы лишены возможности обеспечить в пути следования и в Лондоне охрану тов. Тухачевского, гарантирующую полную его безопасность, считаю целесообразным поездку тов. Тухачевского в Лондон отменить. Прошу обсудить».
На этой бумаге Сталин написал: «Членам Политбюро. Как это ни печально, приходится согласиться с предложением т. Ежова. Нужно предположить т. Ворошилову представить другую кандидатуру». Политбюро безропотно согласилось с вождем и на следующий день постановило поездку Тухачевского отменить. Вместо него в Лондон отправился флагман флота 1-го ранга В. М. Орлов, начальник морских сил РККА и заместитель наркома обороны (его расстреляли через год после Тухачевского, 28 июля 1938 года). 23 апреля Михаила Николаевича ознакомили с текстом спецсообщения, резолюцией Сталина и решением Политбюро. Что он должен был подумать? С одной стороны, публикации Тухачевского с резкой критикой ремилитаризации Германии были широко известны и снискали к нему ненависть в Берлине. Так что, в принципе, нельзя было исключить, что немцы собирались физически уничтожить того из руководителей Красной армии, кто считался наиболее антигермански настроенным. Однако оговорка в записке Ежова о том, что теракт, возможно, готовится, чтобы спровоцировать международные осложнения, меняла суть дела. В таком случае покушавшимся было бы практически всё равно, кого из заместителей Ворошилова убивать —
