Артём изо всех сил старался не шевелиться и всё прислушивался, как там внизу. С чердака можно было бы спуститься через избу, а можно и по лестнице через чердачное окно. Но он всё равно хотел дождаться, когда всё успокоится, чтоб не волноваться за возможный шум, который неизбежно случится. Повар, как у поваров водится, захрапел сразу, а бумажный зам жёг лампу целый час – что-то, вдохновленный приездом Галины, рисовал там, чертил таблицы и считал лисьи хвосты.
Наконец и этот затих, потушив лампу.
С тяжестью в груди – словно лежал под мешком с мукой – Артём выждал ещё какое-то время, пытаясь читать про себя стихи – но бросил на полпути, не добравшись после первых строк ни до палача с палачихой, ни до чёрта, хрипящего у качелей, ни до кроличьих глаз, ни до балующего под лесами любопытного…
…Надеялся, что прошло полчаса с лишним, но скорее ограничилось всё пятнадцатью тягучими минутами.
Стараясь не шуметь, Артём поднялся и двинулся к чердачному окну… естественно, полы заскрипели так, что дом, казалось, сейчас развалится… Артём замер и решил сделать два твёрдых шага, так в итоге тише получится – и тут же влетел лбом в балку – едва не заорал от боли… присел и минуту любовался на золотые россыпи в глазах… трогал лоб, облизывал руку – был уверен, что раскроил полголовы и всё уже в крови… но нет, рука была сухая…
Толкнул окно с чердака – оно истошно прорыдало в темноту – хорошо ещё, дождь сыпал понемногу – его лёгкий перестук и перехлип хоть что-то скрывал.
А может, и не очень…
Из окна повеяло не осенним холодком.
Плюнул на всё: “А если мне по нужде надо – чего, я обязан красться, что ли?” И решительно слез вниз, едва ли не нарочно громыхая.
Пока спускался по лестнице, лицо запрокидывал, чтоб на битый лоб попадали капли – дождь был почти белого цвета – но в месте ушиба ничего не чувствовалось, словно влага испарялась на подлёте.
Ступив на землю, почувствовал себя, как сбежавший из клетки зверь – воля, и нет больше ничего.
Не оглядываясь, поспешил к избе, где ночевала Галя.
Она тут же, едва стукнул пальцем, выглянула в окно.
“Не спала!” – ёкнуло в сердце.
– Крапина не видел? – спросила она, улыбаясь; голос был хорошо слышен через стекло. – Приходил час назад, просился с отчётом.
– И что ты сказала? – спросил Артём, стоя у окна и словно бы не торопясь в дом.
– Что-что… Спросила, не хочет ли на Секирку – там и отчитается по всем вопросам.
…Такой ужас творила: всё просила трогать, и царапать, и мять, и сама царапала, и стыда не знала ни в чём, словно никогда не встречала человека с другой анатомией и хотела запомнить её навсегда, в самых немыслимых подробностях…
Она впервые была с ним совсем-совсем голая: он совершенно одурел от этого.
“Как же так, – думал после Артём, без печали, но лишь в трепетном и благодарном удивлении, – в телесном общении женщина поначалу приникает куда ближе, чем в душевном. И проникается телесным куда раньше, чем душевным. Разве не должно быть наоборот?”
“А как бы здесь было наоборот, – посмеялся над собой Артём. – Ты бы месяца три подряд под руку водил её гулять к морю?”
Возможность сделать наоборот отсутствовала. Чтобы узнать друг друга, пришлось раздеться донага.
Лиса снова перебегала по крыше, часто меняя место – подобного шума и барахтанья она ещё не слышала.
– Кто это? – запоздало приметила лисьи шаги Галя: до этого слышала только то, что происходит у неё внутри.
– Да лиса это, лиса.
– А почему она на крыше?
– Там тепло.
– …Да, Крапин натопил… – и сбросила одеяло с себя.
Лежала – тихо, как святая. Только чуть смешливая – и в глаза старалась не смотреть. А святые смотрят ведь – и всегда в глаза.
Артём привстал на локте и погладил её по животу.
Кроткая моя. Услада моя.
Она улыбнулась – губы чуть слиплись, и наконец глянула на него, чуть щурясь в темноте, словно была близорукой – и Артём
