Через полминуты Артёма нагнали тени Сивцева и Щелкачова.
– Чтоб после обеда тут были, йодом в рот мазанные! – крикнул Сорокин вслед.
– Будет исполнено! – ответил Артём не оборачиваясь и эдак сделал ручкой… краем глаза при этом заметив, что Щелкачов смотрит на него с натуральным восхищением.
“Обыграл десятника сиюминутно, но наверняка он отыграется десятикратно, – с улыбкой отчитался себе Артём и сделал привычный уже в последние дни вывод: – Ой, дурак. Дура-а-ак”.
– Я вчера слышал, как к вам подходил этот блатной, – вы не напугались, – сказал Щелкачов.
Артём ничего не ответил.
Раз Ксива на баланах, то его как минимум не будет на обеде.
“Не то Митя имел бы все шансы немедленно во мне разочароваться”, – подумал Артём с невесёлой иронией.
– А я бы им сразу отдал посылку, – сказал Щелкачов, смеясь даже чуть более радостно, чем следовало бы. – Всё бы отдал сразу!
Когда вышли после обеда, Сорокина опять не было; тут даже Артём начал волноваться, хотя виду не подавал. Однако на лавочке больше не стал сидеть – встал посередь монастырского двора, нарочито расслабленный.
Прошёл куда-то поп в красноармейском шлеме. Хлыщ в лакированных башмаках и с тростью – явно из артистической роты. “Или из журнала”, – прикинул Артём. Под конвоем куда-то провели трёх леопардов – худых, грязных, морды в коросте, смотреть гадко, всё вдохновение испортили.
Сивцев заприметил какого-то своего знакомого, пошёл у него справляться, не видел ли он десятника Сорокина… Щелкачов опять засмотрелся на архитектуру… Артём увидел оленёнка – захотел погреться о ласковое и пахучее тепло.
Так получилось, что он направился к олешке одновременно с женщиной, не замечая её. Это была Галина из ИСО, она несла сахар в руке. Когда Артём её, шедшую с другой стороны, справа, увидел, было уже неловко делать вид, что он идёт в другую сторону. Они подошли к олешке почти разом, и это обстоятельство вынудило Артёма сказать “Здравствуйте!”.
Вообще, он не имел никакого права с ней здороваться – как и все заключённые двенадцатой роты не могли обращаться к начальству напрямую; но, может, она не знала, откуда он. Вдруг он пожарник из пятой роты.
Галина была в гимнастёрке и в юбке. Отлично начищенные сапожки на каблуках.
Под гимнастёркой была очень заметна крупная грудь.
– Вы со мной здороваетесь или с оленем? – спросила Галина строго и быстро посмотрела на Артёма.
– Мы с вами виделись, – сказал Артём, расчёсывая оленя Мишку в одном месте, словно у того там зудело.
– Да? – переспросила Галина просто. – Я на вас не обратила внимания.
“Сука какая”, – подумал Артём с неизъяснимой нежностью.
Она скормила оленю сахар и ушла, даже не кивнув Артёму.
Он не мог отвести от неё глаз. Кажется, Галина это осознавала – походка её дразнилась.
Олень сделал шаг вперед, видимо, недовольный тем, что Артём так и чешет его в одном месте.
– А сахарку я бы тоже съел, – негромко сказал Артём, чтоб как-то сбить своё тяжёлое и душное возбуждение.
Представил, как ест сахар с тёплой руки, видя линии в ладони, запястье и слыша чистый и еле ощутимый запах женского пота. Если потом лизнуть ладонь в том месте, где лежал сахар, она будет сладкой.
От сахара отвлёк Сорокин – на этот раз он не орал, но всё приглядывался к Артёму.
– Весь день ненаряженные просидели, – нудил он. – Не ломит в костях-то?
– Отчего? У нас была работа, – не сдержался Артём: на него напал задорный стих. – Гражданин Эйхманис проходил сегодня, велел монастырских чаек сосчитать.
Сорокин на секунду поперхнулся, но потом понял, что его дурят.
– Шутишь всё? Я тебя запомню теперь, – сказал он.
Что-то ему, впрочем, мешало раздавить Артёма немедля.
Работа им досталась не самая тяжёлая, но грязная: разгребать свалку мусора у больнички.
Больничка – трёхэтажное здание неподалёку от ворот кремля.
Возле больнички стояло несколько жёлтых монашеских диванов – сами больные, видимо, по указаниям врачей вынесли и грелись на солнце, подставляя цинготные ноги. Почему-то чайкам всё это особенно не нравилось.
“После такой работы она тебя точно не стала б сахаром кормить”, – легкомысленно размышлял Артём, стараясь не вглядываться в гнойные бинты и пропахшее полудохлой человечиной тряпьё.
