Сердце продолжало упорно бухать, все плыло перед глазами. Он шел через маленькое фойе к стойке целую вечность, словно преодолевал мили бушующего океана, и ухватился за эту стойку, как за край спасательной шлюпки.
– Пожалуйста, соедините меня с Берлином, – попросил он портье и назвал номер.
В трубке уныло тянулись длинные гудки. Наконец прозвучал незнакомый женский голос:
– Вилла фон Хорваков, слушаю вас.
«Горничная», – понял Ося и сказал, едва справляясь с одышкой:
– Добрый день. Попросите, пожалуйста, госпожу фон Хорвак.
– Госпожи нет дома, могу позвать господина.
– Да, будьте любезны.
– Как вас представить?
– Касолли.
Муж Габи взял трубку через пару минут и осторожно, с легким покашливанием уточнил:
– Джованни?
– Да, Максимилиан, это я. Удивлены?
– Признаться, не ожидал. Мы с Габриэль очень сожалели, когда пришло сообщение. Рад, что оно оказалось ошибкой. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо, для покойника просто великолепно. – Ося наконец одолел свою одышку.
– Что же с вами стряслось, Джованни? Вы ранены? Контужены? – вежливо осведомился фон Хорвак.
– Ни то ни другое. Надеюсь, скоро буду в Берлине, расскажу при встрече. Очень забавная история. Кстати, передайте Габриэль мои поздравления с прошедшим днем рождения. Я не сумел позвонить из Хельсинки, поздравить вовремя.
– Спасибо, Джованни, но день рождения у нее через два месяца.
«Без тебя знаю, болван», – подумал Ося и произнес равнодушно:
– Правда? А мне почему-то казалось, что в феврале. Простите, перепутал. Ну, в любом случае, передайте ей от меня привет. – Он нервно хохотнул и добавил: – Не с того света, а всего лишь из Стокгольма.
Положив трубку, он добрел до кресла, сел, прислушался к своему сердцу. Оно вроде бы успокоилось, боль отпустила, дыхание стало ровным.
– Джованни, мне кажется, вам нужно на воздух, – сказал Тибо, – подождите, я только поднимусь в номер, возьму пальто.
Ося согласно кивнул, закрыл глаза. В голове все еще звучал ледяной, слегка удивленный голос фон Хорвака: «Мы с Габриэль очень сожалели». В памяти поплыл финал вечеринки в итальянском посольстве, кадр за кадром, будто он снял все это на свою «Аймо» и теперь просматривал отснятое. Хозяйский жест господина фон Хорвака, когда он запаковывал в шубку свою усталую жену. Лицо Габи, расширенные глаза, смех пьяненького капитана. Ося почувствовал, как шевелятся его губы: «Ты врешь, моя дорогая, все кончено, ты испугалась по старой привычке, а потом очень сожалела вместе с господином фон Хорваком».
Тибо подошел неслышно, тронул за плечо. Ося вздрогнул.
– Джованни, что, опять нехорошо? – тревожно спросил бельгиец.
– Нет, Рене, я в порядке, не беспокойтесь. – Ося встал, поправил шарф, надел шляпу. – Идемте, я готов. После моих приключений нет ничего приятней и полезней, чем спокойная прогулка по мирному городу.
– Я вижу, вы еще очень слабы, – проворчал Тибо, – в любом случае наши разговоры лучше вести на свежем воздухе.
Несколько минут шли молча, наконец бельгиец, покосившись на Осю, сказал:
– Надеюсь, с вашей подругой все в порядке. Как же я, старый осел, не догадался? Следовало сразу дать ей знать.
– Ничего, теперь она знает, – сквозь зубы процедил Ося.
Тибо промолчал, но так выразительно, что лучше бы уж сказал какую-нибудь сочувственную бестактность. Осю коробило, когда «Сестра» лезла в его личную жизнь. Конечно, сам виноват, бросился звонить при Тибо, орал на все фойе, выдал себя с головой. Зачем? Чтобы не омрачать семейное счастье четы фон Хорвак сожалениями о безвременной кончине господина Касолли?
– Ну, как вам русские? – спросил Тибо, тактично меняя тему. – Совсем неспособны воевать или это некоторое преувеличение?
– Мне трудно судить, могу только сказать, что снайпер, который подцепил меня на мушку, стреляет метко. – Ося ткнул пальцем в дыру на куртке.
– Слева, точно в сердце. Я слышал, пуля застряла в вашем журналистском блокноте?
Ося молча кивнул.
– Символично. – Тибо вздохнул и поправил шляпу. – В Первую мировую с одним моим однополчанином случилась подобная
