местности важно, преисполнившись какого-то животного достоинства. Значит, Фарватер совсем не привязан к трассе. Это логично и ожидаемо – с какой стати подземной реке привязываться к людским путям – однако я уже успел свыкнуться с тем, что «федералка» поведет нас до самой цели. Выходит, ошибся – не в первый и точно не в последний раз.
Время тянется невыносимо, видимый пейзаж уныл и безрадостен, а вынужденное одиночество веселья не добавляет. Зулук валяется без сознания и никак не желает приходить в себя. Это уже давно не сон, а болезненная кататония, но выводить из нее никто меня не учил. Вот и мучаемся оба – он от пограничного состояния между смертью и комой, я – от гребаного одиночества и невыносимой скуки. Странно, ведь я многие годы провел наедине с самим собой, даже научился наслаждаться собственной компанией. Но только не сейчас, сейчас мне нужен собеседник, звук чужого, пусть даже противного голоса.
Чертов псих, профессиональный лежебока!
Броня заметно ускоряет ход. Куда она торопится? Надоевшее за бесконечно длинный переход солнце умирает и нехотя клонится к закату, но до ночи еще далеко, лукавая зима не сможет меня обмануть! На часах шесть, значит до привала еще…
Вот и обещанная ошибка: Зверь плюет на мои расчеты и сквозь голое поле мчится к чернеющей на ближайшем холме избушке. Вот тебе и Узел силы, памятник деревянного зодчества… Несолидно, особенно в сравнении с обширными «угодьями» Пояса Щорса.
Сквозь открытые ставни и мутное оконное стекло виден неровный, вероятно, свечной огонек, но нас никто не встречает, хоть и ведем мы себя довольно шумно. Броня громко пыхтит, смачно утаптывая сугробы перед избенкой, а я заливаюсь по киношно- американскому обычаю: «Есть кто-нибудь дома?»
По русскому обычаю незваных гостей попросту игнорируют… Это даже немного обидно.
– Мы пришли с миром! – поганый Голливуд, даже за двадцать лет без синематографа не выветрился из головы.
– Чего надо? – на пороге появляется неприветливая женщина в крестьянской (нет, в колхозной) одежде. Что-то пальтообразное под видавшей виды шалью, на босых ногах валенки, на голове, ясно дело, выцветшая косынка. Истинные деревенские ценности неподвластны времени и какому-то апокалипсису. Только в руках не хлеб-соль, а угрожающего вида колун. Теплая встреча…
– Транзитники мы, – не могу отвести глаз от страшного топора, совсем не предназначенного для женских рук, зато для мужских голов – самое то! – Идем из славного града Ебурга в первопрестольную с культурно-туристическими целями. А к вам заглянули на огонек: погреться с дороги, разделить хлеб и кров, если таково будет желание любезных хозяев. – Господи, что я лепечу с перепугу?!
– Любезный хозяин здесь один, точнее одна, – своими фольклорнымиречами заслуживаю заинтересованный взгляд со стороны решительно настроенной крестьянки. Может, удастся избежать народного бунта, бессмысленного и беспощадного? – Никакого желания привечать туристов у меня нет, но законы гостеприимства никто не отменял. – Женщина вздыхает, но больше для вида, ей все же любопытно, кто мы такие.
– Точно хотите зайти? Предупреждаю сразу, у моего дома в этих краях дурная слава.
– Чем же он заслужил столь несправедливое отношение? – в нашу несветскую беседу вмешивается наконец-то очнувшийся Зулук. Рад его слышать, вдвоем против топора уже не так страшно.
– Отчего же несправедливое, – улыбается хозяйка щербатым ртом. – Все заслуженно, все за дело. Впрочем, до?бро чесать языками на пороге, проходите, гости самозваные.
– Хорошо выспался, господин маркиз? – подколоть соратника – моя святая обязанность, иначе замучает лукавая совесть. Мы осторожно пробираемся через темные сени, стараясь впотьмах не повредить себе ничего жизненно важного, низенькие деревенские косяки памятны каждому русскому человеку, хоть раз набившему шишку об это архитектурное издевательство.
– Спасибо, солдатик, чтоб ты так спал, – Зулук раздражен, не пошел ему на пользу затянувшийся отдых.
Внутри изба выглядит, как… изба. Аккуратная, ухоженная, с обязательной печью, замысловатыми коврами на полу и стенах, цветастыми занавесками на окнах. Со свечой я, кстати, не угадал, это была керосинка.
Но что-то выбивается из деревенского стиля, пожалуй, чрезмерное обилие баночек, скляночек и прочих стеклянных сосудов, оккупировавших настенные полки и открытые шкафы.
– Я знахарка, – поясняет хозяйка и тут же мрачно уточняет, – в некотором роде…
– Ведьма, что ли? – непонятно какого рожна хамит обычно дипломатичный Зулук.
Я грожу ему кулаком, но он и сам выглядит растерянным «чего это я ляпнул?».
– Люди добрые по-разному кличут, – «ведьма» и не думает обижаться. – Злые – тем паче. А вы садитесь, залетные, чего жметесь, – она указывает на лавку подле большого стола, на котором и чадит керосинка. – Голодные?
Дружно киваем.
– Очень.
