Осенние визиты. Спектр. Кредо

начинала уже угадываться в происходящем какая-то система – неприятная, мрачная и, возможно, вовсе не подвластная человеческому разуму.

Вздохнув, Мартин пририсовал на схему квадратик, которым по какой-то прихоти восприятия решил обозначить себя, любимого. Выбора у квадратика особого не было. Либо отправиться на Землю – Мартин провел жирную черту внизу листа – и отчитаться перед Эрнесто Полушкиным. Либо посетить планету аранков, отыскать там гипотетическую третью Ирину и постараться оградить от всех возможных опасностей… уговорить вернуться домой… заставить подписать бумагу с твердым отказом от возвращения.

Подумав о бумаге, Мартин сразу же вспомнил про письмо Ирины, написанное в баре за десять минут до смерти. Шериф изучал письмо очень пристально, но потом согласился отдать его Мартину – для родителей Ирины. Сейчас Мартин достал письмо и перечитал, морщась и борясь с ощущением, что над ним откровенно издеваются.

Дорогие мама и папа! – писала Ирина. – У меня все хорошо, чего и вам желаю. Милый молодой человек, – ну не наглость ли со стороны семнадцатилетней девчонки! – передал от вас приветы и спросил, не собираюсь ли я вернуться. Нет, не собираюсь. Все идет слишком хорошо, чтобы отвлекаться. Как там Гомер, не скучает ли? Поцелуйте его от меня, скоро он получит вкусную косточку. На этом письмо заканчиваю, ваша любимая Иринка.

Мартин не считал себя экспертом по семейным отношениям, но просьба поцеловать собаку в сочетании с насмешливым тоном письма и подписью «ваша любимая Иринка» его смутила. Похоже, девчонка родителей ни в грош не ставила, считала, что ей все сойдет с рук, и вообще была душевно черствой особой.

Вот только не слишком вязался этот образ с криком «Не стреляйте!» и отчаянным броском под пули в попытке остановить перестрелку. Может быть, это письмо – отголосок семейных ссор? Выдрал Эрнесто любимую дочку или еще как-то проявил власть, ну а в семнадцать лет это вполне серьезный повод для обиды…

Мартин с кряхтеньем запечатал письмо в конверт, спрятал в рюкзак – вместе с жетоном Ирины. Нательный крестик он в этот раз брать не стал, Ирину обещали похоронить по-христиански.

– Нет, мало тебя в детстве пороли, – сказал Мартин задумчиво. И поймал себя на том, что разговаривает с Ириной не как с умершей, а в полном и глубочайшем убеждении – им предстоит встретиться снова.

Что ж, тогда и медлить не стоило.

Мартин оделся, грязные носки и белье выбросил – не таскать же их с собой в ожидании прачечной. Подумал, не подремать ли пару часов, компенсируя ночной недосып, но, видимо, адреналина в крови было достаточно – спать не хотелось.

Он пошел к Вратам.

Часть третья Желтый

Пролог

Желает того человек или нет, но должны у него быть какие-то маленькие пунктики, слабости, отдушины от житейской суеты. Суровый политик, погрязший в интригах и предательстве, разводит рыбок и плачет, когда те болеют плавниковой гнилью, прожженный ловелас бережно хранит фотографию одноклассницы, которая в его сторону и смотреть не желала, угрюмый мизантроп сюсюкает и тетешкает над коляской с новорожденным младенцем, скучный и незаметный служилый человечек обнаруживает внезапно глубочайшие познания в области уйгурской культуры или индонезийских народных ремесел.

Свое увлечение вкусной едой Мартин пунктиком считал лишь отчасти. Вкусно поесть все любят. Даже если взять какого-нибудь святого человека, всю жизнь отшельничавшего и смирявшего плоть питанием на хлебе и воде, – глядь, перед смертью зальется слезами и покается: грешен был в чревоугодии, предпочитал хлеб ржаной – пшеничному, а воду из родника – воде из реки…

Ну а Мартин святым себя не считал, смирением плоти отродясь не занимался и любимому хобби предавался с удовольствием. Из путешествий он выносил не только впечатления и рулончики фотопленки (электронные камеры – это все-таки профанация искусства, запечатлеть мгновение достойно лишь серебро), а еще и обилие кулинарных рецептов.