реке наядам, просила принять ее жертву и исполнить желание. Недавно девушке исполнилось шестнадцать[11] . Матери своей она не помнила. Она умерла при родах. Элай – отец боготворил своего ребенка. Он мечтал о сыне и поэтому, когда родилась дочь, пошел против традиций. Агния, как и ее сверстники мужского пола, обучалась чтению, письму, счету, музыке, гимнастике и танцам. Сообразительной от природы, ей легко давались риторика и диалектика. Два года назад она вынуждена была бросить едва начавшиеся занятия в палестре[12] и уехать вместе с родителем из дорогой сердцу Киликии[13] . Занятия продолжались, но уже дома, вдалеке от любопытных глаз и, что самое печальное, в одиночестве. Агния со слезами на глазах вспоминала своих друзей, ставших, наверное, уже совсем взрослыми и подруг, большинство из которых вот–вот должны переселиться в дома своих мужей.
Нельзя сказать, что она вела замкнутый образ жизни. За два года она освоилась на новом месте, но ее отец занимался опаснейшим делом, и это накладывало на девушку строгие ограничения. Гости не появлялись в ее доме. Не было никого, с кем можно было бы пооткровенничать, поделиться своими мыслями и переживаниями.
По ночам, особенно при полной луне на юную гречанку наваливалась такая тоска, что хотелось бежать без оглядки куда угодно, лишь бы только подальше от этого огромного, красивого, но все же чужого Вавилона. Разве могла протекающая здесь полноводная, всегда неспешная, оливково–песочная река заменить собой море?
Да, здесь жила многотысячная община, говорившая с Агнией на одном языке, но девушка все равно ощущала себя на чужбине. А главное, что не давало ей, уже повзрослевшей покоя, – это сжимавшее сердце ощущение, что она лишена чего–то важного.
Агния вела переписку с подругами. Ее ровесницы, как и положено, в пятнадцать лет все принесли на алтарь свои локоны[14] . А что оставалось ей? Что ждало впереди её? Одинокая старость? Неужели она так и умрет девственницей и не встретит того единственного, кому можно было бы доверить распустить ее пояс?[15] С одной стороны, отец не мешал ее знакомству с молодыми людьми и, наверное, был бы не против этого, но где найти их при её–то образе жизни?
Дни сливались в недели, недели в месяцы. Время шло, а ничего не менялось. Она ждала любви и просила о ней речных нимф, дочерей Зевса.
«Пусть это будет чувство подобное эросу, – шептала Агния, – сильное, страстное, всепожирающее, то, которому невозможно противостоять, которое притягивает двух людей, бросает их в объятия друг другу. Пусть вспыхнет оно стихийно, наполнит душу восторгом. Согласна даже и на то, чтобы это была мания – безумная одержимость, заставляющая рассудок умолкнуть, помешательство, но взаимное и без раздирающей грудь ревности. А завершится все пусть долгим и прочным браком, в котором царит строге[16] – нежное, ласковое, теплое чувство, не позволяющее двоим усомниться в том, что они действительно любят друг друга».
Брошенная в воду горсть ячменных зерен пошла ко дну. Жертва была принята.
Приближалась ночь. Надо было спешить. Девушка быстро поднялась, и в этот момент за ее спиной хрустнула ветка.
Быстро обернувшись, Агния успела заметить мелькнувшую тень. Раньше она никого здесь не встречала. Это место принадлежало только ей. Но теперь, она была уверена, там, за деревьями, кто–то был – либо дикое животное, либо человек, либо сатир. Больше некому.
Затаив дыхание гречанка сделала пару шагов к одежде. Схватив сандалии и тунику, Агния пустилась наутек: сначала по траве вдоль ручья, затем в лес — туда, где начиналась едва заметная тропинка. Страха не было. Ветки хлестали по лицу, в ушах шумело, сердце вырывалось наружу, и одновременно ее охватил восторг и эйфория, радостное, блаженное веселье. Именно такие чувства, должно быть, испытывают нимфы, убегающие от надоедливых и похотливых сатиров.
Рядом с опушкой юная атлетка быстро оделась. На большом тракте, ведущем от далекой северной оборонительной стены к Вавилону, как всегда в это время суток было многолюдно. С дальних полей в город плелись крестьяне, рабы тащили собранные в садах корзины с фруктами, рыбаки переваливали с лодок в огороженные тростниковыми загородками садки дневной улов, груженные товарами верблюды спешили до темноты добраться к стойлам. На величественный город неторопливо опускалась ночь.
Не протолкнуться было и на дороге Процессий, начинавшейся сразу за воротами Иштар: сотни мастеровых, торговцев, менял; телеги, груженные товаром; важно ступающие впряженные в них задумчивые быки; лошади,
