Как я жалею, что не остался простым рыбаком на берегах нашей реки.
– Вот что пришло мне в голову, – сказала я, не обращая внимания на горечь его слов. – Всегда лучше напасть на врага с тыла, обойти его, чем с победными криками атаковать в лоб.
– Именно этим я и занимался, пытаясь вернуть мои способности, – прошептал Гэмелен. – Так как же обойти врага, моя хитрая Рали?
– Вы были рыбаком. И тогда люди поняли, что вы будете воскресителем.
– Верно.
– Надо вернуться в то время, в тот образ. Вот здесь леска с крючками. Может, порыбачите? Пусть пальцы напомнят о мыслях, которые были в вашей голове много лет назад, когда вы возвращались с богатой добычей домой.
Гэмелен взволнованно кивнул, потом улыбнулся, и это была его первая улыбка за много недель.
– Да, да. Пальцы всегда помнят, как завязать узел, хоть ты даже не можешь себе представить, как извивается леска. Может быть… Может быть…
Он замолчал, в уголках его глаз сверкнули слезы, и он отвернулся.
Я жестом подозвала одну из его телохранительниц и приказала ей принести леску, наживку и все, что могло понадобиться для ловли. Я сказала Гэмелену, что мне надо идти по делам, он едва кивнул в ответ. Его губы шевелились, он был уже в прошлом.
Когда поздно вечером я спускалась в каюту, он и его охранницы все еще стояли на носу, их силуэты вырисовывались на фоне неба. Я вспомнила, как звали его любимую – Райана. Она отвергла его. Я где-то слышала, что магия, основанная на любви, может быть очень сильной. На мгновение я пожелала, чтоб хотя бы одна из его телохранительниц предпочитала мужчин, но потом тряхнула головой, отгоняя от себя эту мысль. Это было глупо. Я уже сделала все, что могла.
После вечерней молитвы я поднялась на палубу, чтобы помочь одной из моих лучниц делать стрелы. Я осторожно обрезала петушиные перья под нужным углом под руководством капрала, стоящей надо мной с горшком клея. Корайс работала рядом, обматывая тетиву шелковой нитью. Когда капрал решила, что мы наделали стрел достаточно, чтобы снабдить ими полк лучников, Корайс тоже закончила работу. Мы с ней подошли к борту, чтобы посмотреть на закат – это удовольствие морского путешествия мне никогда не надоедало.
Корайс все еще держала в руках тисовый лук, лениво натирая его маслом. Я вспомнила, что этот лук был у нее еще с тех пор, как мы были новобранцами. Интересно, откуда она его взяла? Я спросила, не был ли этот лук семейной реликвией. Она покачала головой, потом с удивлением посмотрела на меня, поняв, что я до сих пор не знаю ничего о луке.
– Я сделала его сама, – сказала она. – Делала пять лет, а начала над ним работать, когда мне было десять. Один мужчина из моей деревни очень заинтересовал меня.
– Мужчина заинтересовал тебя, – подхватила я. – А ты была слишком рано развившимся подростком. А потом ты изменила свои сексуальные предпочтения, так?
Она смешно наморщила нос.
– Я уже говорила тебе, что моя деревня – скучнейшее место. Кроме праздника середины лета, урожая и зимнего солнцестояния, самым веселым развлечением было смотреть, как растет репа. В деревне жили крестьяне, жрец, продувной лавочник и… этот человек. Его звали Соллертиана, и он был оружейным мастером, делал луки.
– Теперь я понимаю твой интерес.
– Не совсем, – возразила Корайс. – Конечно, у него в мастерской были приятно пахнущие доски, которые сохли и медленно превращались в певцов смерти, были целые кучи перьев серых гусей. Соллертиана привлек меня не своими рассказами и не покупателями из далеких городов, приезжавшими, чтобы заказать лук, который будет готов только через год. Только тогда я начала понимать, что я не такая, как другие девочки, что я не хочу играть в их игры, а потом в один день отдаться мужчине. Я знала, что Соллертиана был тоже не такой, как все. Когда мне исполнилось пятнадцать и мой лук был готов, я поняла, что права, – я видела, как он смотрит сквозь затянутое пузырем окно на проходящих мимо юношей. Я так же смотрела на некоторых деревенских девушек.
Но мне удалось два раза достичь своих желаний, правда, потом одна из них утверждала, что спала, а другая – что была пьяна. Соллертиана же не давал волю чувствам. Наш жрец приказал бы сжечь его вместе с домом,
