— Вот мы тут немного удивляемся, мой господин, — сказал он. — Добрались мы сюда с трудом, но добрались. И теперь выясняется, что ждали-то мы совсем не того. А если заглядывать в будущее, то получается, что нас, кроме битвы с демонами, ничего и ждать не может? Так, что ли?
— В общем, ты хочешь знать, что мы собираемся предпринять? — уточнил я,
Квотерволз вздохнул:— Да, мой господин. Неплохо было бы узнать о таком пустячке.
— Это не пустячок, — сказал я. — И с ходу тут ничего нельзя сделать. Не так все просто. — Я почувствовал себя нерешительным, как король Игната. — Джанела Серый Плащ, как вы знаете, занята важными исследованиями. А я привык прокладывать курс не спеша. Но, с благословения Тедейта, наши планы скоро станут ясными.
— Приятно слышать, мой господин, — сказала Келе.
— Да, мой господин, — сказал Квотерволз. — Мы передадим эту новость остальным. Это их успокоит.
Но когда мы расстались, на душе у каждого осталось неприятное предчувствие чего-то ужасного, что нам грозило.
Больше всего Янош критиковал меня за мягкосердечие. Во всяком случае, он считал меня таким человеком.
— Милосердие, как добродетель, сильно переоценивают, — заявил он мне однажды. — Оно заволакивает взор, когда ты стоишь над поверженным врагом. Оно сдерживает тебя, расслабляет и рассеивает злость, необходимую для нанесения решающего удара. А все эти чувства необходимы, чтобы поставить врага на колени. Если же ты считаешь его достойным жалости, то лучше и не начинай с ним сражения. Милосердие лишает тебя способности мечтать, мой друг. А я предпочитаю пусть мрачные мечты, чем не мечтать совсем.
Янош по-своему был прав. Но я не изменился. Я не тот холодный, стальной человек, каким был Янош. Тем не менее я
Джанеле и мне выделили роскошные апартаменты рядом с покоями принца. По моей просьбе там же выделили комнаты Клигусу и Модину. Их разместили в трех смежных больших комнатах без окон и с единственным выходом наружу. Я попросил укрепить эту дверь и сделать в ней замок, который бы запирался только снаружи.
Отвечал за их охрану Квотерволз, мой самый надежный человек. Он назначил одного караульного внутри комнат, другого снаружи и менял их достаточно часто, чтобы они не утратили бдительность. Он лично совершал обходы днем и ночью, набрасываясь с бранью на часового, который на посту хотя бы зевнул. Чтобы уж быть окончательно во всем уверенным, я и сам заходил туда время от времени, проверяя, все ли в порядке.
Единственным недостатком всех этих мер было то, что, наблюдая за ними столь близко, я невольно все больше переживал за сына, видя его постоянно перед собой. Иногда — и совершенно внезапно — я вдруг вновь начинал относиться к нему как к ребенку. Я вспоминал его невинные игры в саду или как он сидел у ног Омери, когда она наигрывала на флейте какую-нибудь веселую мелодию. Мы возлагали на него такие надежды, такие мечты, так бурно обсуждали его будущее, находясь в интимной обстановке нашей спальни, так живо представляли себе, как из золотого мальчика он превратится в золотого мужчину.
Наверное, похожие добрые чувства рождались и в нем теперь, потому что однажды, войдя к нему, я увидел — он обрадовался моему приходу. Модин же, как обычно, отвернул от меня свое обезображенное, безглазое лицо. Когда же я спросил мага, могу ли я чем-нибудь быть ему полезен, он прошипел ругательство и попросил избавить его от моего присутствия.
— Все в порядке? — спросил я Клигуса. — Не нуждаешься ли в чем? Ничего не надо принести?
Он посмотрел на отвернувшегося мага и слабо улыбнулся.
— Разве что компанию получше можно было бы пожелать, — сказал он. — Уж слишком Модин был уверен в себе, когда сила была на нашей стороне… Никогда еще не видел мага, который столько болтает, — разве что Палмераса. Теперь же, потерпев поражение, если Модин и открывает рот, то только для того, чтобы выругаться или пожаловаться на свои раны.
