– Следственный эксперимент? – понимающе выдохнула Таня.
Шестаков ответил ей такой умопомрачительной улыбкой, что Мухину захотелось немедленно выйти из комнаты, уйти далеко-далеко, а может быть, даже броситься под трамвай.
Толкаясь и наступая друг другу на ноги, все вывалились в коридор.
– Да говорю вам, все было, как обычно…
– Вы себя хорошо чувствовали? – на всякий случай спросил Миша.
– Да, совершенно. То есть я был рассержен, но и только… – Такой же нескладной гурьбой все вошли в комнату Профессора. – Вот здесь я сел… нет, вначале я разорвал газету, вот она в мусорном ведре валяется… – СССР немного смущенно указал на ведро. – Потом с Матильдой поздоровался… нет, вначале надел халат… – Профессор, как сомнамбула, двигался по комнате. Внезапно он остановился, надолго задумался и вдруг с диким криком рванулся к двери «бокса». «Все. Съехал с катушек, – подумал Шестаков. – Сейчас в другое окно сиганет».
Но Савелий Сергеевич никуда бросаться не собирался. Он с треском захлопнул дверь бокса и повернулся, став к ней спиной. Глаза его горели.
– Я все понял, – сказал он страшным голосом Отелло из последнего акта одноименной трагедии. – Теперь у нас в руках все доказательства. – Окружающие терпеливо ждали продолжения. – Миша! Толик! По крайней мере один из Мотиных крысят обладает способностью вызывать галлюцинации!!!
– Оп-па! – Шестаков сильно ударил рукой по столу. – Выходит, нашу Мотю тогда в метро не случайный самец… – От продолжения Мишу удержало присутствие Тани.
– Вот именно! Крысята получили эту способность по наследству! Какая удача! – Истинный ученый, Профессор уже напрочь забыл, что эта самая удача чуть не стала причиной его прыжка с четвертого этажа. – Ну что ж, остальное, как говорится, дело техники! – СССР все еще стоял спиной к двери «бокса». Вот он нахмурился. – Гм-гм-гм, но две проблемы тем не менее остаются.
– Какие проблемы? – спросил Толик.
– Две, – рассеянно повторил Профессор. – Техническая и этическая.
Шестаков с Мухиным недоуменно смотрели на него. Наконец Миша произнес, пожав плечами:
– Ну, положим, с технической – это я понимаю. Этих гаденышей нельзя просто так в руки взять. А вот чего тут этического – не пойму.
Савелий Сергеевич повернулся и задумчиво посмотрел сквозь стеклянную дверь на счастливую Матильду. Она безмятежно хлопотала в гнезде, что-то поправляя, подтыкая и прихорашивая.
– Ну-у, так, начина-ается! – Шестаков широкими шагами прошелся по комнате, засунув руки в карманы. – Сейчас начнутся сопли, и слезы, и нюни, и всякие сомнения!
Таня тихо села в уголок, переводя вопросительный взгляд с Миши на Савелия Сергеевича и обратно, не произнося ни слова. Мухин почувствовал себя совершенно задвинутым в угол и предпринял последнюю попытку отвоевать девушку.
– Не будь таким извергом, Мишка, – укоризненно заметил он, – ты прекрасно понимаешь, что имеет в виду Савелий Сергеевич…
– «И какая же мать согласится отдать своего дорогого крысенка…» – саркастически процитировал Шестаков. – Слушай, Муха, а ты когда антигриппин пьешь – плачешь?
– При чем тут антигриппин? – спросил Мухин, чувствуя подвох.
– Так ты же вирусов внутри себя убиваешь! Садист!
В углу неожиданно захохотала Таня. Красный как рак Толик сделал последнюю попытку:
– Элементарный гуманизм…
– Брось, не дави терминами, я это на первом курсе – сдал и забыл. Гуманизм здесь со- вер-шен-но ни при чем, – раздельно сказал Миша. И назидательно добавил: – А вот крысизма еще никто не придумал.
СССР задумчиво кивал головой. За стеклом в «боксе» ничего не подозревающая Матильда безмятежно занималась детенышами. Таня улыбалась Мише.
– Ну, хорошо, хорошо, – сдался Мухин. – Не будем больше обсуждать эту проблему.
