придется покинуть родной дом и познать участь «подаренной девушки» где-нибудь в Эдирманте или Херраманте. Просто она понимала: через два-три года у нее начнется новая жизнь и она крайне редко сможет видеться с нами и уж почти наверняка никогда даже отчасти не испытает такой свободы, как сейчас.
Ее покорная грусть тронула и Сэлло, и меня; мы-то оба чувствовали себя в безопасности, зная, что всегда будил жить со своей Семьей, среди знакомых людей.
— А что бы ты сделала, Рис, если бы тебя отпустили на свободу? — спросила ее моя сестра, глядя за ручей, на теплую тенистую лесную чащу.
— Девушек на свободу не отпускают, — разумно ответила практичная Рис. — А вот мужчину могут, если он совершит какой-нибудь героический подвиг. Вроде того раба-зануды из «Басен», который спас богатство своего хозяина.
— Но ведь бывают же страны, где никаких рабов нет. Если бы ты, скажем, туда попала, то стала бы по-настоящему свободной. Как и все там.
— Но там я считалась бы иностранкой, — усмехнулась Рис. — И откуда мне было бы научиться тому, как себя там вести и что делать? Нет уж, от этих заморских штучек можно с ума сойти!
— Ну а ты все-таки представь себе, что получила свободу здесь, в Этре.
Рис задумалась.
— Ну, если бы я стала «освобожденной», то смогла бы выйти замуж. И тогда имела бы возможность оставить при себе своих детей… Впрочем, мне пришлось бы самой о них и заботиться, верно? Тут уж хочешь — не хочешь. Не знаю… Я ни с одной «освобожденной» женщиной даже не знакома, и понятия не имею, на что эта жизнь похожа. А ты бы что сделала?
— Не знаю, — сказала Сэлло. — Я не знаю даже, зачем мне вообще подобные мысли в голову приходят. Но почему-то все время об этом думаю.
— А хорошо, наверное, было бы выйти замуж, — помолчав, задумчиво сказала Рис. — Что бы уж точно
Я не понял, что она имела в виду.
— О да! — от всего сердца воскликнула Сэлло.
— Но ты-то
— Да, он, наверное, не отдаст, — сказала Сэлло, ив голосе ее прозвучали нежность, как и всегда, когда она говорила о Явене, и гордость, и некоторая растерянность.
Теперь-то я понимаю, что тогда имела в виду Рис: хозяин был волен передать девушку, которую ему подарили, другому мужчине, или одолжить ее кому-то на время, или отослать на женскую половину нянчить чужих детей — он мог все, что ему заблагорассудится, и она, не имея ни малейшей возможности изменить его волю, обязана была просто подчиниться. Когда мне в голову приходят мысли об этом, я испытываю огромную радость по поводу того, что родился мужчиной. Я даже немного растерялся, когда Сэлло спросила меня:
— А что бы ты делал, Гэв?
— Если бы меня отпустили на свободу?
Она кивнула. На меня она смотрела с той же нежностью и гордостью, что и на Явена, но, разумеется, без тени смущения и чуть насмешливо.
И я, подумав немного, сказал:
— Ну, я бы хотел путешествовать. Побывал бы в Месуне, в тамошнем университете. И в Пагади. Посмотрел бы на руины Сентаса и других городов, о которых все мы читали, например на башни Резвы. Полюбовался бы Ансулом Великолепным с его четырьмя каналами и пятнадцатью мостами…
— А потом?
— А потом вернулся бы в Аркамант и привез бы с собой много-много новых книг! Наш учитель ведь даже говорить о покупке новых книг не хочет. «Старые надежнее», — надменно поджав губы, передразнил я Эверру. Рис и Сэл захихикали. На этом и закончился наш разговор о свободе, которую мы толком даже и вообразить себе не могли.
И духу того чудесного места мы никакого подношения не оставили — если только память не является чем-то вроде подношения.
А на следующее лето наша жизнь на ферме была внезапно прервана слухами о грядущей войне.
Мы прибыли в Венте, как обычно, с родственниками из Херраманта, и в первый же вечер все вдевятером отправились к нашей крепости на холме, ожидая вновь увидеть ее в руинах. Но, хотя зимние дожди и нанесли некоторый ущерб рву и земляному
