Свет по утрам теперь отливал старинным золотом, дни стали короче, а ночи — холоднее. Как-то раз «хозяин Кугаманта», сидя напротив меня у нашего небольшого очага, снял губами с палочки небольшую, целиком зажаренную форель, отправил ее в рот, тщательно прожевал, проглотил, вытер руки о голую, покрытую коркой грязи грудь и сообщил:
— Зимой тут ух как холодно! Помрешь ты тут со мной.
Я ничего не ответил. Он знал, о чем говорит.
— Ты дальше иди.
Я долго молчал, потом сказал:
— Некуда мне идти, Куга.
— Есть, есть куда! В лес — вот куда тебе надо! — Он мотнул головой в сторону северных лесов. — В Данеран. В большой лес. Говорят, у Данеранского леса и конца нет. И уж там-то никто за рабами охотиться не станет. Нет-нет. Охотники за рабами туда не суются. Там только лесные люди встречаются. Вот туда тебе и надо идти.
— Там у меня тоже крыши над головой не будет, — сказал я и подбросил в очаг еще кусок коры.
— Нет-нет. Они там славно живут. И крыши у них есть, и стены, и все такое. И кровати, и одеяла. Они меня знают, и я их знаю. Мы с ними друг друга не трогаем. Они меня хорошо знают! Потому и держатся от меня в сторонке. — Куга нахмурился и снова, как обычно, принялся бормотать: «Держатся в сторонке, держатся в сторонке…»
На следующий день он растолкал меня с утра пораньше, выложил на плоский камень у входа в пещеру мое коричневое одеяло, шелковый кошелек, полный монет, вонючую меховую шапку, которую не так давно подарил мне, и сверток с вяленым мясом.
— Ну, давай! — И он кивнул в сторону моих пожитков.
Но я застыл как вкопанный. Лицо Куги помрачнело, стало напряженным.
— Сохрани это для меня, — сказал я, протягивая ему шелковый кошелек.
Он задумчиво пожевал губу, помолчал и спросил:
— Боишься, что тебя из-за него убьют?
Я кивнул.
— Может, и убьют, — сказал он. — Это очень даже может быть. Воры, болтуны… Только и мне эта штуковина совсем ни к чему. Да и где мне ее спрятать-то?
— В коробке с солью, — подсказал я.
Глаза у него гневно вспыхнули.
— А где ты ее видел? — рявкнул он, охваченный неприязненной подозрительностью.
Я пожал плечами.
— Нигде. Я ее так и не сумел найти. По-моему, ее никто бы не нашел.
Это ему понравилось, и он засмеялся, широко раскрыв рот.
— Я знаю, — сказал он. — Знаю, что не нашел бы! Ну, ладно.
И тяжелый, покрытый пятнами, утративший свой первоначальный цвет кошелек исчез в его огромной ладони. Куга нырнул в глубины пещеры и довольно долго не появлялся. Затем он вышел оттуда, кивнул мне и сказал:
— Ну, давай, пошли. — И тут же двинулся в путь своей неуклюжей — он слегка прихрамывал — походкой; казалось, он идет довольно медленно, но на самом деле легко преодолевал огромные расстояния.
За лето я окреп, так что вполне поспевал за ним, хотя к вечеру и почувствовал себя совершенно измотанным, да еще и ноги себе стер.
У последнего ручья, где мы остановились, Куга велел мне напиться вволю. Затем мы перебрались через ручей, взобрались по пологому склону холма и остановились на вершине. Это был последний холм; дальше расстилалась просторная равнина, на дальнем краю которой виднелась темная полоска леса. Лес охватывал весь горизонт, утопая в голубоватой дымке, и не было ему ни конца, ни края. Солнце еще не село, но тени уже стали длинными и темными.
Куга тут же захлопотал: принес дров и разжег костер, причем большой костер, специально воспользовавшись сырым деревом, чтобы дым можно было заметить издали.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Они скоро придут.
И сразу собрался уходить назад.
— Погоди! — не выдержал я.
Он остановился, явно испытывая нетерпение, и попытался меня успокоить.
