стали спускаться, айовец все таращился на вздымающийся ввысь купол здания.
- Да, - сказал он. - Конечно.
Они спустились по ступенькам, вошли в дверь и оказались в узком коридоре; полицейский распахнул другую дверь, и они вошли в комнату; дверь за ними закрыл полицейский. В комнате находились стол, койка, телефон, стул. Айовец подошел к столу и стал раскладывать на нем карту.
- Ты что, не можешь запомнить, где бывал, без отметок на карте? спросил Бухвальд.
- Я не для себя, - сказал айовец, возясь с картой. - Это для девушки, с которой я помолвлен. Я ей обещал...
- Она тоже любит свиней? - спросил Бухвальд.
- ...Что? - сказал айовец. Он умолк и повернул голову; не разгибаясь, бросил на Бухвальда снисходительный, открытый, уверенный и бесстрашный взгляд. - А как же? Что плохого в свиньях?
- Ладно, - сказал Бухвальд. - Ты обещал ей.
- Ну да, - сказал айовец. - Когда мы узнали, что меня отправляют во Францию, я пообещал ей взять карту и отмечать все места, где побываю, особенно о которых постоянно слышишь, вроде Парижа. Я бывал в Блуа, в Бресте и поеду в Париж за то, - что вызвался сюда, а сейчас я еще отмечу Шольнемон, главную штаб-квартиру всей этой заварухи, нужно только найти карандаш.
Он снова начал шарить по столу.
- Что ты будешь с ней делать? - спросил Бухвальд. - С картой. Когда вернешься домой.
- Вставлю в рамку и повешу на стену. А ты как думал?
- Ты уверен, что тебе будет нужна эта отметка? - спросил Бухвальд.
- Что? - сказал айовец. Потом спросил: - А что такое?
- Ты хоть знаешь, зачем вызвался?
- Еще бы. Чтобы побывать в Шольнемоне.
- И тебе никто не сказал, что придется здесь делать?
- Видно, ты недавно в армии, - сказал айовец. - Тут не спрашивают, что делать - просто делают. Вообще, в любой армии надо жить, не спрашивая, что делать или зачем это нужно, а просто делать и тут же скрываться с глаз, чтобы тебя случайно не заметили и не нашли еще дела, тогда им придется сперва придумать дело, а потом подыскать кого-нибудь для его выполнения. Черт. Кажется, и у них здесь нет карандаша.
- Может, у черного найдется, - сказал Бухвальд и взглянул на негра. - А зачем вызвался ты, не считая трехдневного отпуска в Париж? Тоже повидать Шольнемон?
- Как ты меня назвал? - спросил негр.
- Черный, - ответил Бухвальд. - Тебе не нравится?
- Меня зовут Филип Мениголт Бичем, - сказал негр.
- Ну-ну, - сказал Бухвальд.
- Пишется Мэниголт, но вы произносите Мэнниго, - сказал негр.
- Заткнись ты, - сказал Бухвальд.
- Есть у тебя карандаш, приятель? - спросил айовец у негра.
- Нет, - ответил негр, даже не взглянув на айовца. Он продолжал глядеть на Бухвальда. - А ты думаешь нагреть на этом деле руки?
- Я? - сказал Бухвальд. - Ты из какой части Техаса?
- Техаса? - с презрением спросил негр. Он взглянул на ногти правой руки, потом торопливо потер их о бок. - Я из штата Миссисипи. Как только кончится эта заваруха, уеду в Чикаго. Буду гробовщиком, если хочешь знать.
- Гробовщиком? - сказал Бухвальд. - Тебе что, нравятся покойники?
- Неужели ни у кого на этой чертовой войне нет карандаша? - спросил айовец.
- Да, - ответил негр. Высокий, стройный, он стоял, нисколько не рисуясь; внезапно он бросил на Бухвальда вызывающий и вместе с тем робкий взгляд. - Мне нравится эта работа. Ну и что?
- Потому ты и вызвался?
- Может, да, а может, и нет, - сказал негр. - А зачем вызвался ты? Не считая трехдневного отпуска в Париж?
- Потому что я люблю Вильсона, - сказал Бухвальд.
- Вильсона? - переспросил айовец. - Ты знаешь сержанта Вильсона? Это лучший сержант в армии.
