- Так точно, сэр, - ответил капрал. - Патрулирование, сэр. Вылет через тридцать минут.
- Всей эскадрильей?
- Капитан Брайдсмен послал только за вами, сэр.
- Всего через тридцать минут? - сказал он. - Черт возьми, чего же он раньше... Ясно, - сказал он. - Тридцать минут. Спасибо.
Дело в том, что теперь нужно было заканчивать письмо к матери, получаса на это вполне хватило бы, но было мало, чтобы вновь обрести настроение, веру, делающие письмо необходимым. А письмо оставалось лишь подписать и вложить в конверт. Потому что помнил его:
"...право же, ничуть не опасно. Что умею летать, я знал еще до того, как прибыл сюда, в совместных полетах проявил себя неплохо, и даже капитан Брайдсмен признает, что в воздухе я особой угрозы для жизни не представляю, так что, может, когда обживусь тут, буду представлять кой-какую ценность для эскадрильи".
И что еще можно было добавить? Что еще сказать женщине, не только женщине, но и единственной матери-полусироте? Разумеется, все обстояло наоборот, но каждый понял бы, что он имел в виду; кто знает - возможно, кто-то мог бы даже предложить постскриптум, например такой:
"P. S. Над тобой великолепно подшутили: позавчера в полдень объявлено перемирие, и, если б ты знала об этом, могла бы совершенно не волноваться до трех часов сегодняшнего дня, два вечера с чистой совестью ходить на чаепитие, как, хочется думать, ты и поступила и даже оставалась на обед, однако, надеюсь, помнила, что от шерри у тебя портится цвет лица".
Только времени не было даже на это. Послышался шум двигателей; выглянув, он увидел перед ангаром три аэроплана, двигатели их работали, механики суетились, и у закрытой двери ангара снова стоял часовой. Потом он заметил незнакомый штабной автомобиль на зеленой лужайке рядом с канцелярией, написал под письмом "любящий тебя Дэвид", сложил его, заклеил конверт и снова, сидя в столовой, увидел, как денщик майора тащит к канцелярии охапку летной экипировки, подумал, что Брайдсмен не высовывал оттуда носа, но тут же увидел Брайдсмена выходящим из ангара, уже одетого к вылету, следовательно, та экипировка принадлежала не ему. Потом дверь столовой отворилась, Брайдсмен вошел со словами: "А ну, быстро...", - и умолк, потому что все уже было при нем: карты, перчатки, шарф, пистолет в наколенном кармане комбинезона. Они вышли и направились к аэропланам, стоящим перед ангаром звена В.
- Всего три, - сказал он. - Кто еще летит?
- Майор, - ответил Брайдсмен.
- А... - сказал он. - Почему он выбрал меня?
- Не знаю. Видимо, наугад. Если хочешь, могу тебя заменить. Мне все равно. По-моему, он действительно выбрал тебя наугад.
- Зачем мне хотеть этого? - спросил он. Потом сказал: - Я подумал... и умолк.
- Что подумал? - спросил Брайдсмен.
- Ничего, - ответил он. Потом сказал, сам не зная зачем: - Я подумал, что майор как-то узнал об этом и, когда ему потребовался кто-нибудь из новичков, вспомнил обо мне... - И рассказал: в то утро, когда ему было положено стажироваться, очевидно, летать на постоянной высоте, он провел сорок или пятьдесят секунд с незаряженными пулеметами над немецкими позициями или тем, что принял за позиции немцев.
- Сперва было не страшно, страх пришел потом, впоследствии. А тогда... Это словно зубное сверло, жужжащее еще до того, как ты открыл рот. Ты должен его открыть и знаешь, что откроешь, и в то же время сознаешь, что ни это знание, ни даже открытие рта не помогут тебе, потому что, даже когда ты закроешь его, эта штука снова зажужжит и тебе придется снова открывать его в следующую минуту, или на другой день, или даже через полгода, но она снова зажужжит, и ты будешь вынужден открыть рот, потому что тебе некуда деться... - И прибавил: - Может быть, в этом все дело. Может, когда уже поздно и ты ничего не можешь поделать, то уже не боишься смерти...
- Не знаю, - сказал Брайдсмен. - Ты не получил ни одной пробоины?
- Нет, - сказал он. - Может, теперь получу. Тут Брайдсмен остановился.
- Послушай, мы летим на патрулирование. Ты знаешь, для чего это делается?
- Да. Искать гуннов.
- И сбивать их.
- Ты говоришь, как Монаган: "А я зашел сзади и снес хвост этому сукину сыну".
- И ты тоже так говоришь, - сказал Брайдсмен. - Идем. Они пошли дальше. Ему хватило одного взгляда на три аэроплана.
- Твоя машина еще не вернулась, - сказал он.
