четыре часа, и ты не успеваешь пересесть на другой самолет, и тебе
предстоит торчать целую неделю в Копенгагене. Тут мы сели ужинать, и, пока
мы ужинали, она говорила со мной все тем же ровным, певучим голосом. У
меня было такое ощущение, будто я ужинаю, а рядом крутится магнитофонная
лента. Ну, после ужина мы посмотрели телевизор, потом она легла и кричит
мне: "Прошу в постель! Прошу в постель!" Точно приглашает пассажиров,
вылетающих в Сан-Франциско, пройти к выходу номер семь. Я лег, утешаясь
мыслью, что наутро все наладится.
Так или иначе, вечером, вернувшись домой, я крикнул: "Привет, лапочка!"
- или что-то в этом роде, а из кухни безликий голос произнес: "Прошу
сходить на угол в магазин, купить мне тюбик "Пепсодента"! Прошу сходить на
угол в магазин, купить мне тюбик "Пепсодента"!" Я прошел на кухню, сгреб
жену в объятья, крепко расцеловал и сказал: "Да перестань же ты, детка,
перестань". Она расплакалась, и я решил, что это, видимо, уже сдвиг в
нужном направлении, но она все плакала и плакала и наконец сказала, что я
бесчувственный, и жестокий, и все выдумываю - придираюсь к ее голосу, чтоб
затеять ссору. Ну, прожили мы еще о полгода, но в общем-то это уже был
конец. А я ведь любил ее. Она была такая чудесная, пока у меня не возникло
это чувство, будто я тупой пассажир, один из сотен, толкающихся в зале
ожидания, и меня направляют к нужному выходу на нужный мне рейс. Мы
непрерывно ссорились, и я в конце концов ушел из дома, а она получила
развод в Рино. Она по-прежнему работает в Ньюарке, и я, естественно,
предпочитаю пользоваться аэропортом имени Кеннеди, но иногда мне
приходится бывать в Ньюаркском аэропорту, и тогда я слышу, как она
объявляет: "Мистера Генри Тэвистока просят подойти к билетной кассе
компании "Америкэн"!.." И вот беда: я слышу ее голос не только в Ньюарке,
а всюду - в Орли, Лондоне, Москве, Пью-Дели. Мне приходится много летать,
и во всех аэропортах нашего огромного мира я слышу ее голос или голос,
совсем такой же, как у нее, объявляющий, что мистера Генри Тэвистока
просят подойти к билетной кассе. Найроби, Ленинград, Токио - всюду одно и
то же, даже если я не понимаю языка, и я вспоминаю тогда, как я был
счастлив те пять лет и какой она была прелестной молодой женщиной, правда
прелестной, и думаю, какие странные вещи происходят с любовью. Не закажем
еще бутылку водки? Я плачу. Мне дают здесь столько денег, что я не в
состоянии все истратить, а с собой их увезти не могу.
