грека, которого, когда он был в темных очках и клетчатом костюме, можно было принять за местного бандита — распространителя подпольной лотереи, превратился в высохшего жучка из тех, что околачиваются на скачках. У Ставроса всегда барахлило сердце — следствие ревматизма, перенесенного в детстве. В свое время Дженис как раз и купилась на это — на эту слабость, сидевшую в нем, несмотря на могучую грудь. И вот теперь, подобно трещине в хрустале, разбегающейся во все стороны, болезнь сказалась и на внешнем облике: он стал похож на высохшего, исправившегося пьяницу, который повседневно печется о своем здоровье. Его брови, которые, словно железный прут, пересекали раньше лицо, разделились на два черных самостоятельных куста, точно мазки углем на лице клоуна. Баки у него поседели, а на макушке появилась будто наведенная краской широкая черная полоса.
Каждое утро, не успев войти в помещение, Чарли снимает свои лиловые очки в черной роговой оправе и надевает другие, с янтарными стеклами, и топчется целый день по магазину, точно этакий старый седеющий горный баран, который боится поскользнуться на уступе и свалиться в пропасть. «Будете работать бок о бок, обещаю». Когда старина Спрингер давал такое обещание, когда он со всей серьезностью о чем-либо говорил, розовые пятна на его лице становились ярко-красными, а губы поджимались, обнажая зубы, так что казалось, будто перед тобой череп. Зубы были грязно-желтые, с прокладками из пластмассы, и усы у него всегда были не совсем ровно подстрижены и не совсем чистые.
Господи, его уже нет в живых. Мертвецов становится все больше, и они смотрят на тебя, умоляя присоединиться к ним, обещая, что все будет в порядке, — там, внизу, так мягко лежать. Папа, мама, старик Спрингер, Джилл, малютка, которую то недолгое время, что она прожила, звали Бекки, Тотеро. На днях умер даже Джон Уэйн. Страница некрологов каждый день пополняется новыми именами, урожай их бесконечно богат — мелькают лица старых учителей, покупателей, местных знаменитостей вроде него, они на миг появляются и исчезают навеки.
Впервые со времен детства Кролик счастлив — просто от сознания, что жив. И он говорит Чарли:
— Я так считаю: нефть подойдет к концу вместе со мной — этак в году двухтысячном. Вроде бы смешно говорить такое, но я рад, что живу в наше время. Эти ребята, которые идут нам на смену, им же достанутся крохи со стола. А у нас был полный обед.
— Крепко тебе голову задурили, — говорит ему Чарли. — И тебе, и многим другим. У больших нефтяных компаний разведано столько месторождений, что хватит еще на пятьсот лет, но они хотят выдавать нефть понемножку. Я слышал, в заливе Делавэр стоят сейчас на якоре семнадцать супертанкеров — семнадцать! — и ждут, когда подскочат цены, а тогда они подойдут к нефтеперегонным заводам южной Филадельфии и выгрузятся. А пока происходят смертоубийства в очередях за бензином.
— Так перестань ездить. Бегай! — говорит ему Кролик. — Я вот начал бегать и чувствую себя великолепно. Хочу сбросить тридцать фунтов.
На самом деле его решение бегать на заре до завтрака по росистой траве продержалось меньше недели. Теперь он довольствуется тем, что после ужина иногда бегает трусцой вокруг квартала, спасаясь от дрязг, которые разводят жена и ее мамаша.
Он затронул больное место. Чарли признается, снова принимаясь за бумаги:
— Доктор говорит, что, если я стану заниматься любым видом спорта, он умывает руки.
Кролик смущен, но не слишком.
— В самом деле? Тот доктор — как-его-там-звали — говорил иначе. Уайт. Пол Дадли Уайт.
— Он умер. Любители спорта падают в парке, как дохлые мухи. В газетах об этом не пишут, потому что индустрия укрепления здоровья приносит большие барыши. Помнишь все эти маленькие магазинчики натуральных продуктов, которые пооткрывали хиппи? Знаешь, кому они теперь принадлежат? «Дженерал миллс»[2].
Гарри не всегда знает, насколько серьезно следует воспринимать Чарли. Зато он знает, что его бывший соперник — сильный и крепкий малый, уж никак не обделенный Господом Богом по части телесного здоровья. Если бы Дженис удрала с Чарли, как собиралась, ей пришлось бы теперь быть ему нянькой. А так — она нынче играет в теннис три-четыре раза в неделю и никогда еще не была в лучшей форме. Гарри старается держаться с Чарли помягче, чтобы тот — и так он все чахнет — не чувствовал себя придавленным везучестью коллеги. Он молчит, а Чарли возвращается мыслью к тем памятным дням, когда еще не было энергетического кризиса, забыв о том позорном и печальном факте, что доктор по поводу его умывает руки.
— Бензин, — неожиданно произносит он с легким смешком, точнее, придыханием. — До чего же мы привыкли его жечь! Был у меня однажды «империал» с двумя карбюраторами, так когда снимешь фильтр и посмотришь на всасывающий клапан — а мотор в это время работает вхолостую, — такое впечатление, точно воду в уборной спускают.
Гарри смеется, подыгрывая собеседнику.
— А как раскатывали, — говорит он, — выходили из школы, и делать-то больше нечего — ну раскатывать. Вверх и вниз по
