Когда Шандисс нажал на рычаг, в комнате потемнело, но почти сразу же тьма рассеялась в жемчужной дымке. Обе длинные стены стали слегка кремовыми, затем побелели и сделались ярче, в конце концов, на них появились словно напечатанные уравнения, такие мелкие, что их было трудно разобрать.
– Если вы не возражаете, – сказал Первый Спикер, хотя было совершенно ясно, что никаких возражений быть не может, – мы понизим увеличение, чтобы увидеть насколько возможно больше.
Ближайший отпечаток съежился до волосяной линии, черной извилины на перламутровой стене.
Первый Спикер дотронулся до кнопки маленького аппарата, встроенного в подлокотник его кресла.
– Мы вернемся к началу – ко времени Хари Селдона – и поставим на медленное движение. Мы сузим его так, чтобы видеть сразу только десятилетнее развитие. Это дает удивительное ощущение потока истории без отвлечения на детали. Интересно, делали ли вы когда-нибудь так?
– Точно так – никогда, Первый Спикер.
– А должны бы. Это чудесное ощущение. В первые несколько десятилетий альтернативы не было. Точечные ответвления, однако, невероятно экспонентны во времени. Разве не факт, что, как только образуется специфическое отклонение, все скоро становится трудноуправляемым.
– Я знаю, Первый Спикер, – в ответе Джиндибела прозвучала суховатая нотка, которую он не смог подавить.
Однако Первый Спикер не прореагировал на нее.
– Обратите внимание на извилистые красные линии. По всей вероятности, они будут достаточно беспорядочными, так как каждый Спикер зарабатывает свое место, добавляя усовершенствование к первоначальному плану Селдона. Казалось бы, нет возможности предсказать, где можно легко добавить усовершенствование или где определенный Спикер найдет применение своим интересам или своим способностям. Однако же, я давно подозреваю, что смешение Черной Селдона и Красной Спикера следует точному закону, сильно зависит от времени и очень мало – от чего-нибудь другого.
Джиндибел следил, как проходят годы, и как черная и красная линии составляют почти гипнотически переплетающийся узор. Сам по себе узор, конечно, ничего не означал. Учитывались символы, из которых он состоял.
То там, то тут появлялся ярко-голубой ручей, надувался, ветвился, начинал выдаваться над другими, а затем опадал и исчезал в черном или красном.
– Голубое Отклонение, – сказал Первый Спикер, и чувство отвращения, возникшее в обоих, наполнило пространство между ними. – Мы захватываем его снова и снова и, в конечном счете, придем к Веку Отклонения.
Так и было. Можно было сказать точно, когда разрушительный феномен Мула на короткий срок наполнил Галактику, когда первоисточник внезапно разбух от ветвящихся ручьев голубого – слишком протянувшегося, чтобы быть подавленным – пока сама комната не стала голубой, потому что линии утолщались и освещали стену все более ярким свечением.
Отклонение достигло пика, а затем потускнело, утончилось, и прошло долгое столетие, прежде чем его тонкая струйка подошла к своему концу. Когда она исчезла и план снова вернулся к черному и красному, стало ясно, что тут действовала рука Прима Палвера.
Вперед, вперед…
