— «Бумажная рыба», если мы об одном и том же.
— Скорее всего. Там такой мрачный подвал без окон, с большой жаровней в центре зала. И время от времени откуда-то выскакивает хозяин, воровато оглядывается по сторонам и быстро-быстро бормочет заклинание для освежения воздуха в помещении. Ну, то есть, сейчас наверное уже не оглядывается и не бормочет, а спокойно делает, что считает нужным, но на моей памяти его действия ещё считались правонарушением. Двадцать четвёртая, что ли, ступень Чёрной магии…
— Точно, — кивнул Малдо. — Он, кстати, до сих пор вздрагивает от каждого пристального взгляда и заклинания шепчет так тихо, что ни слова не разобрать — просто по привычке. Валинда Бакурмак, бывший послушник Ордена Стола на Пустоши. Не самый лучший повар в Ехо, но регулярно позволял себе украдкой подколдовывать на кухне, поэтому до первых поправок в Кодексе к нему охотно наведывались столичные гурманы, включая твоего коллегу сэра Кофу Йоха, который ради удовольствия вспомнить старую добрую кухню Эпохи Орденов смотрел на чародейство Валинды сквозь пальцы. Я сам когда-то каждый день там обедал, хотя идти отсюда далековато. Не меньше получаса быстрым шагом. Но свободного времени у меня в ту пору было гораздо больше, а гулять я всегда любил.
— А неподалёку от «Бумажной Рыбы» был ещё один безымянный трактир, — вспомнил я. — Выглядел как просто чья-то кухня, куда зачем-то втиснули несколько обеденных столов. Готовила там такая весёлая рыжая тётка…
— «Ветер и мёд».
— Что?
— Так на самом деле назывался тот трактир: «Ветер и мёд». Но вывеску однажды кто-то спёр, а делать новую не стали. Стоит дорого, а толку никакого. Завсегдатаи и без вывески в курсе, куда идти, а на случайных посетителей почти никакой надежды.
— Ага, значит это место ты тоже знаешь.
— Да я тут вообще всё знаю, — улыбнулся Малдо. — Я же очень долго жил в Скандальном переулке. И чего никогда не умел, так это готовить. Мне и сейчас легче новый дом построить, чем кувшин камры сварить.
Родная душа.
— Вот здесь, — сказал Малдо, увлекая меня за собой в совершенно тёмный сад, производящий впечатление давным-давно заброшенного. — Это любимый трактир моей юности, обладающий двумя бесспорными достоинствами.
— Какими именно? — спросил я, растерянно оглядываясь по сторонам, потому что ничего похожего на трактир в зарослях пахучих кустов пока не обнаруживалось.
— Во-первых, он открывается не раньше, чем за пару часов до полуночи. Иногда позже, как повезёт. Зато исправно работает до рассвета. И в Старом, и в Новом Городе полно мест, где можно посидеть ночью, а тут ничего подобного больше нет.
Мы наконец выбрались на усыпанную блестящим песком тропинку, в конце которой леденцово-жёлтым светом сияли два маленьких окна. Когда мы подошли ближе, обнаружилось, что к окнам прилагается одноэтажный дом с задорной островерхой крышей, а над дверью прибита самодельная вывеска. То есть, если называть вещи своими именами, неровно выпиленная деревяшка с надписью от руки: «Внезапно Белое».
— Это второе бесспорное достоинство, — сказал Малдо, распахивая передо мной дверь.
— Название?
— Именно. То есть, не само название, а тот факт, что оно меняется раз в несколько дней, сохраняя при этом самое ценное свое качество — нелепость. Когда я попал сюда впервые, трактир назывался «Ослепительное в рукаве» Я тогда зашёл из чистого любопытства, посмотреть на людей, которые написали у себя над входом такую чепуху. Ну и поужинал заодно. А когда вернулся через несколько дней, это был уже «Крик Позавчера». Потом — «А Кто Нынче Не Лентяй», «День Без Башни», «Всякое Близко», «Завтра Моллюск», «Видели Синеглазых», «Уже Сто Сорок», «Пироги Не Плачут», да чего только не было. Я даже записывал; знать бы ещё, где теперь та табличка.
За дверью нас ждал крошечный обеденный зал всего на четыре стола. Я хотел было занять место у окна, но Малдо помотал головой:
— Там стол шатается, уже который год. Яса всё грозит починить, да руки не доходят. С другой стороны, я ещё ни разу не видел, чтобы все места были заняты, так что один стол — не проблема, можно забить.
Хозяйка, маленькая румяная женщина с кудрявыми волосами удивительного пепельного цвета, вышла к нам из кухни, кивнула Малдо, как старому приятелю, а на меня взглянула с равнодушным любопытством и сразу отвернулась. Её можно понять: лицо, которое я соорудил себе в спешке, чтобы не нервировать юных архитекторов, не излучало особого очарования. Мягко говоря. Непривлекательная внешность — это, оказывается, очень удобно. Освобождает от избытка чужого внимания. Окружающим нет до тебя никакого дела — если конечно не переборщить с уродством, подняв его до уровня исключительного зрелища. Но я держу себя в руках.
«Упомянутые достоинства заведения прекрасно уравновешиваются небольшими недостатками, — Малдо воспользовался Безмолвной речью, чтобы не смущать хозяйку. — Про стол у окна я тебе уже сказал. Что ещё? Камра тут, прямо скажем, фиговая. Не худшая в городе, и на том спасибо. С едой дела обстоят чуть получше, но, будем честны, ненамного. Винная карта включает три, иногда четыре наименования. Если хочешь недорого надраться, сойдёт, а так — не советую…»
«Спасибо, друг, — откликнулся я. — Как хорошо, что ты меня сюда привёл. Знаешь, чем угодить настоящему гурману».
Он рассмеялся и сказал, теперь уже вслух:
— Что здесь имеет смысл попробовать — так это подогретое гугландское вино. Холодным его пить даже врагу не посоветую, страшная кислятина. Но горячее, подслащенное, да с пряностями — отличная штука. И опьяняет максимум на четверть часа. Именно то, что надо, когда хочешь перевести дух в разгар работы. Больше нигде в Ехо горячего вина не допросишься, разве только в качестве лекарства от простуды. И ещё в припортовых трактирах, где наливают решительно всё, лишь бы платил и пил. Хотя даже там деликатная столичная публика в лице матросов и грузчиков будет шокирована столь варварским заказом. Меж тем, на всех трёх побережьях горячее вино — популярнейший напиток, особенно зимой и в конце осени, вот как сейчас. Нам повезло: леди Яса выросла на берегу залива Бокли и варит вино по рецепту своего деда, а значит, лучше всех в Соединённом Королевстве. Ну что, рискнешь попробовать и навек прослыть грубым варваром?
— Ещё как рискну.
— Полный кувшин и две кружки? — деловито спросила хозяйка.
— Три, Яса, — поправил её Малдо. — Полный кувшин и три большие кружки.
— А зачем третья?
— Пока не знаю. Например, одна внезапно разобьётся. Или я буду пить за двоих. Или с нами пришёл мой невидимый друг, и не угостить его было бы свинством. Или, предположим, я внезапно невзлюбил чётные числа.
— Последняя причина вполне ничего, — кивнула леди Яса. — Сейчас принесу.
— А действительно, зачем третья кружка? — спросил я после того, как она ушла.
— Просто терпеть не могу ситуации, в которых всё заранее понятно. Например, пришли в трактир два человека, и любому дураку ясно, что им нужно две кружки, даже переспрашивать нет смысла, разве только из вежливости. И вдруг — ну уж нет, давайте три. Как три, зачем три, почему три? Да просто так. Потому что три это не две. Потому что неожиданно и нелогично. Потому что все присутствующие вдруг получают шанс осознать: жизнь непредсказуема даже в мелочах, рациональные прогнозы работают не всегда, правильный ответ — не обязательно верный. Именно то, что надо — мне, сейчас и всегда. Не знаю, зачем. Но надо позарез.
— Ещё один фрагмент Мира бесповоротно изменён твоей волей?
— Именно, — кивнул он. — Ничтожное, микроскопическое, ничего не значащее изменение. Но оно есть, и его внёс я. Это очень важно. Круто, что ты понимаешь.
Ха. Ещё бы я не понимал.
Подогретое гугландское вино оказалось практически идеальным глинтвейном: кисло-сладким, в меру пряным, согревающими шибающим в голову, каждый глоток — всего на несколько секунд, полкружки залпом — минут на десять. А больше и не надо, по крайней мере, мне.
