Бог-Император Дюны

— Он был искателем ощущений, — сказал Монео. — Толщина оказалась побочным эффектом, — а затем, может быть, стала очень его устраивать, своим безобразием оскорбляя людей, — а он ведь находил радость в нанесении оскорблений.

— Барон заглотил всего лишь несколько планет, — сказал Айдахо. — Лито заглатывает все мироздание.

— Любимый, пожалуйста, — запротестовала Хви.

— Пусть его разглагольствует, — сказал Монео. — Когда я был молод и невежествен, совсем как моя Сиона и этот бедный дурачок, я говорил схожие вещи.

— Вот почему ты позволил своей дочери пойти на смерть? — осведомился Айдахо.

— Любимый, это жестоко, — сказала Хви.

— Данкан, склонность к истерии всегда была одним из твоих изъянов, — сказал Монео. — Я предостерегаю тебя — невежество жаждет истерии. Твои гены поставляют жизненную силу, и ты можешь вдохновить некоторых Рыбословш, но ты — плохой вождь.

— Не старайся рассердить меня, — сказал Айдахо. — Я понимаю, что мне не стоит на тебя нападать, но не заходи слишком далеко.

Хви попыталась взять Айдахо за руку, но он руку убрал.

— Я знаю свое место, — сказал Айдахо. — Я — полезный исполнитель. Я могу нести знамя Атридесов. Зеленое с черным на моей спине!

— Недостойный черпает силы, подогревая свою истерию, — заметил Монео.

— Искусство Атридесов — искусство править без истерии, со всей ответственностью пользоваться властью.

Айдахо откинулся назад и встал на ноги.

— Когда твой чертов Бог-Император за что-нибудь отвечал?

Монео уставился на захламленный стол и заговорил, не поднимая глаз.

— Он отвечает за то, что сделал с самим собой, — тут Монео поглядел вверх, глаза его были ледяными. — У тебя, Данкан, нет мужества взглянуть правде в глаза, выясняя, почему он так поступил с собой!

— А у тебя такое мужество есть? — спросил Айдахо.

— Когда я был разгневан больше всего, — проговорил Монео, — и он увидел себя моими глазами, то спросил: «Как смеешь ты чувствовать себя оскорбленным мной?» И тогда… — у Монео дернулось горло. — Это и заставило меня в ужасе заглянуть в себя… увидеть то, что он видел, — слезы заструились из глаз Монео и потекли по щекам. Во мне осталась лишь радость, что мне не предстоит сделать такой выбор… что мне можно ограничиться тем, чтобы быть его последователем.

— Я прикасалась к нему, — прошептала Хви.

— Значит ты знаешь? — спросил ее Монео.

— Знаю, не видя этого, — сказала она.

Монео проговорил тихим голосом:

— Я чуть не умер от этого. Я… — он содрогнулся, затем поглядел на Айдахо. — Ты не должен…

— К черту вас всех! — рассвирепел Айдахо.

Он повернулся и кинулся вон из комнаты.

Хви проводила его взглядом, на лице его было глубокое страдание.

— О, Данкан, — прошептала она.

— Видишь? — спросил Монео. — Ты была не права — ни ты, ни Рыбословши не приручили его. Но ты, Хви, ты способствуешь его уничтожению.

Хви обратила к Монео свое страдальческое лицо.

— Я больше его не увижу, — сказала она.

Для Айдахо путь до его покоев был одним из самых тяжелых мгновений на его памяти. Он старался вообразить, что его лицо пластальная маска, полностью неподвижная и скрывающая все его внутреннее смятение. Никому из стражниц, мимо которых он проходит, нельзя разглядеть его боль. Он и не знал, что большинство из них правильно догадались о его переживаниях и испытывали к нему сострадание.

Повидав немало с Данканами, все они научились хорошо их понимать.

В коридоре возле своих апартаментов Айдахо наткнулся на Найлу, медленно шедшую в его сторону. Что-то в ее лице, неуверенный и потерянный вид, резко его остановило и почти вывело из внутренней сосредоточенности.

— Друг, — спросил он, когда она оказалась лишь в нескольких шагах от него.

Она поглядела на него, на ее квадратном лице легко было прочесть, что она явно его узнала.

«До чего ж у нее странная внешность», подумал он.

— Я больше не Друг, — сказала она и прошла мимо него по коридору.

Айдахо повернулся на одном каблуке, разглядывая ее удаляющуюся спину — эти тяжелые плечи, этот тяжелый шаг, от всего веяло ощущением жуткого напряжения мускулов.

«Для чего она выведена?», подумал он.

Но эта мысль была мимолетна: его собственные заботы одолевали еще сильнее, чем прежде. Он широкими шагами дошел до своей двери и вошел.

Едва оказавшись внутри, Айдахо на миг застыл, стиснув кулаки опущенных рук.

«Я больше не привязан НИ К КАКОМУ времени», подумал он. И как же странно, что эта мысль ни капли не освобождала. Хотя, он сделал то, что освободит Хви от любви к нему. Он был изничтожен. Она скоро будет думать о нем, как о маленьком капризном дурачке, подвластном только своим собственным желаниям. Он чувствовал, как исчезает из ее непосредственных забот.

«Этот бедный Монео!», Айдахо ощутил очертания того, что создало гибкого мажордома. «Долг и ответственность». До чего же безопасная пристань во времена трудных выборов.

«Я когда-то был таким же, — подумал Айдахо, — но это было в другом времени».

~ ~ ~

Порой Данканы спрашивают меня, понимаю ли я экзотические идеи нашего прошлого? А если понимаю, то почему не могу объяснить? Знание, полагают Данканы, обитают только в особенном. Я пытаюсь втолковать им, что все слова являются пластичными. Идеи, запечатленные в языке, требуют именно этого особенного языка для их выражения. В этом самая суть значения, скрытого в слове ЭКЗОТИЧНОЕ. Видите, как оно начинает искажаться? В присутствии экзотичного по переводу идут судороги. Галакс, на котором я сейчас говорю, накладывает свой отпечаток. Это внешний каркас всех соотнесенностей, особенная система. Во всех системах таятся опасности. Системы включают в себя непроверенные верования их творцов. Примите систему, примите ее верования и вы поможете усилить сопротивление переменам. Служит ли какой-нибудь цели для меня втолковывать Данканам, что для некоторых вещей не существует языков? А-а-а-х! Но Данканы верят, что я владею всеми языками.

Украденные дневники

Два полных дня и две ночи Сиона так и не додумалась закрыть свое лицо маской, теряя с каждым выдохом драгоценную воду. Понадобилось назидание Свободных своим детям, прежде чем Сиона вспомнила слова своего отца. Лито, наконец, заговорил с ней холодным утром третьего дня их пути, когда они остановились в тени скалы на обдуваемой ветрами равнине эрга.

— Береги каждый выдох, потому что он несет тепло и влагу твоей жизни, — сказал он.

Он знал, что впереди будут еще три дня и три ночи эрга, пока они достигнут воды. Сейчас — их пятое утро по выходе из башни Малой Твердыни. Ночью они вошли в область невысоких песчаных наносов — не дюн, но дюны проглядывали впереди и даже остатки Хлабаньянского хребта виднелись тонкой изломанной линией на самом краю горизонта, — если знаешь, куда смотреть. Теперь Сиона убирала защитный отворот стилсьюта только для того, чтобы говорить отчетливо. И она говорила черными и кровоточащими губами.

«У нее жажда отчаяния», — подумал он, своим чутким восприятием проверяя местность вокруг них. «Скоро она достигнет момента кризиса». Его чувства сообщали, что они до сих пор одни на краю этой равнины. Заря наступила лишь несколько минут назад, взойдя позади них. Низкий свет отражался от пыльных завес, закругляющихся, поднимающихся и ниспадающих в непрекращающемся ветре, делая их непроницаемыми для глаза. Его слух, не обращавший внимания на звук ветра, ловил сквозь него другие звуки — тяжелое дыхание Сионы, шуршание небольшого песчаного оползня позади них, звук, производимый его собственным телом, передвигающимся со скрежетом по тонкому слою песка.

Сиона убрала с лица маску, но придерживала ее рукой, чтобы быстро вернуть на место.

— Сколько еще пройдет времени прежде, чем мы найдем воду? спросила она.

— Три ночи.

— Можно ли выбрать направление получше?

— Нет.

Она научилась ценить эту экономность, с которой Свободные передавали важную информацию. Она жадно отпила несколько капель из своего водосборного кармашка.

Лито узнавал то, что скрывалось за ее движениями — знакомые жесты Свободных, оказавшихся в крайних условиях. Сиона теперь полностью прониклась их жизненным опытом.

Несколько капель, бывшие в водосборном кармашке, иссякли. Он услышал, как она всасывает воздух. Застегнув отворот маски, она проговорила приглушенным голосом:

— Я ведь не сделаю этого, верно?