Но я думаю только об одном человеке. Я ломаю голову, почему она умерла, а я остался жить. Я пуст, от меня осталась одна скорлупа. Но я держусь по одной причине.
Канн смотрит на меня холодным, злобным взором, и я смотрю на него в ответ. Он требует моего рапорта, и я говорю медленно, безжизненным, отсутствующим тоном.
Я докладываю, что мы раскопали участок вокруг артефакта.
– Оружия, – поправляет он.
Я игнорирую его. Я высказываю свое мнение: как только мы его отсоединим, то сможем проникнуть в сооружение. Они задают вопросы, и я отвечаю механически, как автомат.
Говорят об окончании войны, о том, что пресса фокусируется на пандемии, но конечно, планы есть и на сей счет.
Говорят, доктора в Америке изучают вирус, говорят, что могут распознать в нем нечто иное. Крейг, как всегда, играет роль миротворца. Он крепко держит ситуацию в руках, уверяет он каждого. Клянется, что вирус вроде бы уже выдыхается, как лесной пожар, пожирающий сам себя. А за угасанием пандемии, полагает он, последует и интерес к ее исследованиям.
Рабочая гипотеза заключается в том, что этот мор судного дня при передаче от человека к человеку утрачивает силу. Люди в выработке погибли мгновенно. Люди, нашедшие их, заболели и вскоре последовали за ними. Каждый из заразившихся на данный момент, вероятно, получил уже пятое или шестое поколение вируса из Гибралтара – отсюда и растущий коэффициент выживаемости. Были две последовательные вспышки инфлюэнцы. Мы считаем, что обе были вызваны телами первых заразившихся из Гибралтара или Испании, попавшими в густонаселенные районы.
Я доказываю, что мы должны обнародовать это, отследить каждого, кто покинул Гибралтар. Канн не согласен.
– Все умирают, Пирс. Уж наверняка не мне вам об этом напоминать. Их смерти служат высокой цели. С каждой новой волной инфекции мы узнаем все больше.
Мы кричим друг на друга до хрипоты. Я даже не помню, что говорил. Да и неважно. Организацией заправляет Канн. И я не могу себе позволить перечить ему.
Закрыв дневник, Кейт подняла голову.
– Там грузили трупы на поезда, идущие в Китай.
Дэвид какое-то время молча смотрел за борт корзины.
– Давай-ка сперва соберем все факты воедино. Сколько там еще записей?
– Всего одна.
12 октября 1938 года
Со времени моей последней записи прошло почти двадцать лет. Перерыв долгий, но вовсе не оттого, что я не считал события заслуживающими запечатления. Постарайтесь меня понять.
Начиная этот дневник, я искал в нем убежища от черной безысходности раненого, обреченного на пребывание там, где надеяться уже не на что. Он помогал мне разобраться в собственном отчаянии, был способом самосозерцания. Потом он стал документальным свидетельством того, что я считал неким заговором. Но когда на твоих глазах умирает существо, которое ты любишь больше всего на свете, павшее жертвой некоей напасти, по неведению выпущенной в мир твоей же рукой, порождения сделки, на которую ты пошел ради ее руки, и итог всей твоей жизни сводится к пылающему у тебя на ладони угольку… как-то трудно взять перо и писать о собственной жизни, которую ты сам считаешь более ненужной.
И обо всех деяниях, которых ты стыдишься. Вот что последовало за тем днем в медицинской палатке.
Но дело зашло достаточно далеко. Слишком уж далеко. Для меня это конец пути. Я не могу участвовать в геноциде, но и остановить его не в силах. Надеюсь, это удастся вам. Надежда – единственное, что мне осталось.
Со времени моей последней записи выяснилось следующее:
Аппарат:
Мы называем его Колоколом, а Канн и его немецкие дружки – die Glocke. Канн убежден, что это сверхоружие, и оно либо истребит весь род человеческий, либо вызовет сублимацию, оставив только генетически превосходящих и истребив всех, кто может представлять угрозу для этой избранной расы. Он стал одержим своими расовыми теориями, гонкой за своей расой господ, которая переживет грядущий апокалипсис – аппарат. Само собой разумеется, он верит, что сам принадлежит к этой высшей расе. Усилия исследователей сосредоточены на том, как создать эту господствующую расу контролируемым образом, до наступления предполагаемой атаки из Атлантиды. С той поры как Колокол извлекли на поверхность, меня отодвинули в сторону, но кое-какие сведения доходят до меня и по сей день. Канн увез Колокол в Германию, чтобы проводить эксперименты под Дахау. Положение в его Фатерлянде отчаянное – острая нехватка всего необходимого и опасно высокий уровень безработицы. Манипулировать тамошним правительством совсем нетрудно. И он пользуется этим в полной мере.
