— По поводу мяса, — сейчас же сказал Симонэ. — Некий чревоугодник заказал в ресторане филе…
— Филе. Так! — одобрительно сказал господин Мозес, пытаясь разрезать жаркое одной рукой. Другую руку он не отнимал от кружки.
— Официант принял заказ, — продолжал Симонэ, — а чревоугодник в ожидании любимого блюда разглядывает девиц на эстраде…
— Смешно, — сказал господин Мозес. — Очень смешно пока. Соли маловато. Ольга, подай сюда соль. Ну-с?
Симонэ заколебался.
— Пардон, — сказал он нерешительно. — У меня тут появились сильнейшие опасения…
— Так. Опасения, — удовлетворенно констатировал господин Мозес. — А дальше?
— Все, — сказал с унынием Симонэ и откинулся на спинку стула.
Мозес воззрился на него.
— Как — все? — спросил он с негодованием. — Но ему принесли филе?
— М-м… Собственно… Нет, — сказал Симонэ.
— Это наглость, — сказал Мозес. — Надо было вызвать метрдотеля. — Он с отвращением отодвинул от себя тарелку. — На редкость неприятную историю вы рассказали нам, Симонэ.
— Уж какая есть, — сказал Симонэ, бледно улыбаясь.
Мозес отхлебнул из кружки и повернулся к хозяину.
— Сневар, — сказал он, — вы нашли негодяя, который крадет туфли?.. Инспектор, вот вам работа. Займитесь-ка на досуге. Все равно вы здесь бездельничаете. Какой-то негодяй крадет туфли и заглядывает в окна.
Я хотел было ответить, что займусь обязательно, но тут чадо завело под самыми окнами своего Буцефала. Стекла в столовой задребезжали, разговаривать стало затруднительно. Все уткнулись в тарелки, а дю Барнстокр, прижав растопыренную пятерню к сердцу, расточал направо и налево немые извинения. Потом Буцефал взревел совсем уж невыносимо, за окнами взлетело облако снежной пыли, рев стремительно удалился и превратился в едва слышное жужжание.
— Совершенно как на Ниагаре, — прозвенел хрустальный голосок госпожи Мозес.
— Как на ракетодроме! — возразил Симонэ. — Зверская машина.
Кайса на цыпочках приблизилась к господину Мозесу и поставила перед ним графин с ананасным сиропом. Мозес благосклонно посмотрел на графин и отхлебнул из кружки.
— Инспектор, — произнес он, — а что вы думаете по поводу этих краж?
— Я думаю, что это шутки кого-то из присутствующих, — ответил я.
— Странная мысль, — неодобрительно сказал Мозес.
— Нисколько, — возразил я. — Во-первых, во всех этих действиях не усматривается никаких иных целей, кроме мистификации. Во-вторых, собака ведет себя так, словно в доме только свои.
— О да! — произнес хозяин глухим голосом. — Конечно, в доме только свои. Но ОН был для Леля не просто своим. ОН был для него богом, господа!
Мозес уставился на него.
— Кто это — ОН? — спросил он строго.
— ОН. Погибший.
— Как интересно! — прощебетала госпожа Мозес.
— Не забивайте мне голову, — сказал Мозес хозяину. — А если вы знаете, кто занимается этими вещами, то посоветуйте — настоятельно посоветуйте! — ему прекратить. Вы меня понимаете? — Он обвел нас налитыми глазами. — Иначе я тоже начну шутить! — рявкнул он.
Воцарилось молчание. По-моему, все пытались представить себе, чем все это кончится, если господин Мозес начнет шутить. Не знаю, как у других, а у меня лично картина получилась на редкость безотрадная. Мозес разглядывал каждого из нас по очереди, не забывая прихлебывать из кружки. Совершенно невозможно было понять, кто он таков и что здесь делает. И почему на нем этот шутовской лапсердак? (Может быть, он уже начал шутить?) И что у него в кружке? И почему она у него все время словно бы полна, хотя он на моих глазах уже прикладывался к ней раз сто и весьма основательно?..
Потом госпожа Мозес отставила тарелку, приложила к прекрасным губам салфетку и, подняв глаза к потолку, сообщила:
— Ах, как я люблю красивые закаты! Этот пир красок!
Я немедленно ощутил сильнейший позыв к одиночеству. Я встал и сказал твердо:
— Благодарю вас, господа. До ужина.
3
— Представления не имею, кто он такой, — произнес хозяин, разглядывая стакан на свет. — Записался он у меня в книге
