Цвет лица у Клочкова был серо-зеленый, глаза ввалились.
Чиновник отошел на самый край кормы, где не было бортика. Конфузясь, коротко обернулся, и от этого движения, не особенно резкого, потерял равновесие.
– А! – вскрикнул он, всплеснул руками – и опрокинулся в воду.
Выругавшись, Фандорин пнул ногой капитана.
– Стоп-машина! Руль! Человек за бортом!
Побежал назад.
Спасательного круга на буксире, разумеется, не было, а Сергей Тихонович, кажется, всерьез вознамерился потонуть. Он слабо водил руками по черной воде, скрылся с головой, вынырнул. Разинул рот, но не крикнул, а только пискнул.
Фандорин кинул ему конец швартова – точно под руку.
– Ловите!
Неловкий Клочков вцепился было, но стоило дернуть трос – и тот вырвался из слабых пальцев. Пришлось бросать снова. Теперь Эраст Петрович тянул потихоньку.
– Просто держите и не выпускайте!
Буксир замедлил ход, остановился. Суденышко начало разворачивать по ходу течения.
– Дайте руку! Второй рукой подтягивайтесь!
– Не… могу… – У Сергея Тихоновича клацали зубы. – Не хватит сил…
Мощным рывком Фандорин выволок несостоявшегося утопленника на палубу. Хмуро посмотрел как тот, трясясь и икая, раздевается, трет полотенцем бледное тощее тело без малейших признаков мускулатуры, потом достает из саквояжа сменное платье.
– Спасибо… – лепетал Клочков. – Если бы не вы, мне конец… Кормил бы здешних раков…
– Нечего сказать, повезло мне с вами. – Фандорин смотрел на прокурорского с отвращением. – Дайте-ка саквояж. Где у вас эта д-дрянь? А, вот.
Достал со дна металлическую коробочку, открыл. Выругался. Зашвырнул коробочку в реку.
Клочков жалобно ойкнул – и вдруг заплакал. Тихо, безутешно.
– Что вы наделали… Что вы наделали… – повторял он.
– Выкинул ваш морфий. Надо было мне еще вчера догадаться, ведь все симптомы налицо. Цвет лица, зрачки, перепады поведения. У исправника был вялый, потом отлучился домой – и вдруг преобразился. Оживление, энергия, глаза блестят. А с утра, разумеется, фаза спада. Нет уж, сударь. Работая со мной, извольте обходиться без наркотика.
– Я пробовал… Много раз… Не могу, – всхлипнул Сергей Тихонович, похожий сейчас на состарившегося ребенка. – Главное зачем? Чтобы смотреть на себя трезвыми глазами? И что видеть? А уколешься – и жизнь не такая уж мерзость, и сам я не слякоть, а Вселенная. Я, конечно, человек сломанный, но и у сломанного человека должна быть отдушина. Моя – в шприце.
– Для закоренелого наркомана вы, пожалуй, недостаточно горько рыдаете, – задумчиво произнес Фандорин. – И я догадываюсь почему. Знаете, что мы посетим больницу и рассчитываете пополнить там запас морфия.
Клочков вздрогнул.
– Послушайте, зачем вы меня мучаете? Говорю вам: я человек конченный. Я жалкая тварь, развалина. Я даже взяток не беру, как Платонов. Потому что не дает никто. Я неизлечим. Лучше бы дали мне утонуть.
– Неизлечимы или не хотите излечиться?
– Бросьте. Моя доза уже составляет два шприца трехпроцентного раствора. А пропускаю – удушье, адские боли. На этой стадии не вылечиваются.
– Мне случалось иметь дело и с более тяжелыми случаями. Формула проста. Или полное отсутствие наркотика, или мобилизация воли. Мы сейчас на воде, посреди лесной пустыни. Морфию взяться неоткуда, верно? – Клочков понуро кивнул. – А концентрации волевой энергии я вас сейчас научу. Сядьте напротив. Спина прямая. Руки положите на колени, ладонями вверх… Не опускайте лицо, смотрите мне в глаза…
Он взял Клочкова за запястья, сжал большими пальцами две точки. Контакт сразу наладился – ибо энергия Ки подобна воде и легко переливается из высшей позиции в низшую.
Пульс, сначала дерганый, понемногу выровнялся.
– Ваши пальцы прожигают мне кожу, – прошептал Клочков. – И поднимается что-то, к плечам.
– Это энергия Ки. Я ее концентрирую, передаю вам. Попробуйте управлять ее движением… Откуда растекается боль, когда у вас начинается абстинентный синдром?
– Из солнечного сплетения.
