Эраст Петрович отчаянно замигал Масе фонариком, но японец, конечно, уже и сам увидел немецкую субмарину. Да только что он мог сделать? Лишь надеяться, что не заметят.
Но чужая лодка не пошла вперед, а повернула вбок. Закачалась, прожектор прочертил лучом сверху вниз – и в пятне света блеснул хвост «Лимона»!
Субмарина сбросила ход, выровнялась. Пошарила прожектором уже целенаправленно. Осветила Масину лодку целиком.
Проклятье! Операция была провалена! Теперь незаметно проникнуть на базу не удастся!
Японец тоже понял это. Начал выбирать якоря, включил кормовой винт. Фандорин заработал ластами, поплыл к лодке.
Теперь немцы еще и увидят, как в чужую субмарину возвращается водолаз. Черт, черт, черт! Какое досадное фиаско!
За «Лимон» Эраст Петрович не опасался – что может одна подводная лодка сделать другой? Не на таран же возьмет? Однако шанс нанести по базе неожиданный удар теперь был упущен.
Фандорину оставалось подняться до «Лимона» метров пятнадцать-двадцать, когда немецкая субмарина вдруг качнулась назад и выплюнула фонтан пузырей. Из фонтана вынырнуло что-то узкое, острое, стремительное.
Боже, это была торпеда!
Чуть порыскав вправо-влево, вверх-вниз, словно вынюхивая цель, снаряд выправился, ускорил движение и – о ужас – ударил в кормовую часть «Лимона», точно в работающий винт.
Мощный напор воды швырнул Фандорина вниз, прямо на дно. Оно оказалось странно ровным и гладким, будто было сделано из стекла. Оглушенный Эраст Петрович на миг увидел фантастическую картину: через приоткрывшуюся щель заглянул сверху в чертоги рая. Там, в раю, цвели дерева и клумбы, блестели крыши, сиял несказанный свет.
Потом наступила тьма. Райское видение исчезло. Фандорин потерял сознание.
Трубка выскочила изо рта, сработал предохранительный клапан: воздух с шипением устремился из пневмофора в жилет, тот надулся и повлек бесчувственное тело вверх.
Очнулся Эраст Петрович оттого, что в лицо ему брызгами ударила волна.
Жилет удерживал Фандорина на поверхности моря. От контузии и быстрого подъема Эраст Петрович совершенно оглох. Ночь сделалась беззвучной. Голова лопалась от боли. Перед глазами вертелись радужные круги. От сочетания этой головокружительной чехарды с полным безмолвием Фандорин еще некоторое время пребывал на границе яви и забытья. Потом вспомнил про взрыв. Дернулся, окончательно придя в себя.
Закричал:
– Маса-а-а! – и не услышал собственного голоса.
Собрав всю силу духа (а ее у Эраста Петровича было более чем достаточно), он изгнал прочь сполохи, замутнявшие зрение.
Море было пустынным, лишь морщилось, чередуя серебряные полосы с черными.
– Маса! Маса! – всё повторял Фандорин. – Ты не можешь погибнуть! Маса!
Поодаль что-то вынырнуло, закачалось на воде.
– Я здесь! Я сейчас! – Эраст Петрович отцепил жилет и пневмофор, сковывавшие движения. Быстро поплыл, мощно загребая руками.
В пахучей луже дизельного топлива чернел продолговатый предмет – флагшток «Лимона-2» с придуманным Масой гербом: острая стрела и пузатый лук.
Больше из морской пучины ничего не всплыло.
На темном скалистом берегу, у пенной кромки прибоя, сидел мокрый человек, дрожал от холода и трясся от рыданий. Прежний Фандорин, сильный и бесстрашный, был раздавлен обрушившимся на него несчастьем.
Он привык считать себя одиночкой, существующим отдельно от всего остального мира, но лишь сейчас он ощутил одиночество во всей его страшной немой пустоте. Когда поблизости есть кто-то, кому можно без колебания довериться – верный друг который, если чего и не поймет, то истолкует любое сомнение в твою пользу, никакого одиночества нет.
Четверть века, почти всю взрослую жизнь Эраст Петрович провел со своим компаньоном. Иногда рядом возникали женщины, которых Фандорин любил, но каждая была как просвет в затянутом тучами небе – блеснет ярким светом, ненадолго согреет, и исчезнет. При расставании кроме естественной печали Эраст Петрович иногда чувствовал странное удовлетворение: обнажившийся участок души снова защищен. Кому мало что терять, тот мало чего и страшится.
Но когда у человека мало что есть, и он это малое теряет, оказывается, что он потерял всё. Маса был не «малое», а единственное, чем Фандорин дорожил в этой жизни, хоть, кажется, никогда прежде об этом не задумывался.
