Первое впечатление от надворного советника Платонова у Эраста Петровича было самое приятное: довольно молодой, с интеллигентной бородкой, в пенсне, с университетским значком на груди и превосходным столичным выговором. Обычно должность исправника занимал военный или полицейский чин – а тут прямо чеховский персонаж.
Виктор Игнатьевич очаровал гостя любезностью, собственноручно налил чаю, увлекательнейше рассказал о своей коллекции зытяцкой деревянной скульптуры, однако при всякой попытке завести разговор о деле становился уклончив. Охал, цокал языком, ужасался и сокрушался, что вот наконец удостоился их скромный край внимания центральной прессы, но, увы, по прискорбному поводу, а между тем в темнолесской земле масса любопытных и даже совершенно удивительных достоинств, которые по праву могли бы вызвать интерес господ репортеров – и снова начинались соловьиные трели про туземные обряды коренных жителей-зытяков, про старинные иконы и богатую лесную фауну.
Вытянуть из поразительного исправника удалось очень немногое.
На вопрос в лоб о подозреваемых и о возможных мотивах убийства Платонов ответил половинчато – первую часть будто не расслышал, зато о мотивах высказался вполне определенно, как о чем-то само собой разумеющемся:
– Ну, с причиной-то в сем таинственном деле никакой тайны нет. Из кельи пропало Демидовское распятие. Это мы установили, так сказать, уже post factum. Поэтому в первых газетных сообщениях про распятие ничего нет, а потом – сами знаете какие нынче времена – случились новые убийства, более громкие, и центральной прессе стало не до игуменьи Февронии. Как там здоровье дочери Петра Аркадьевича Столыпина? Верно ли пишут, что при взрыве на Аптекарском бедняжке оторвало обе ноги?
Но Фандорин не дал увести разговор в сторону.
– Что за Демидовское распятие?
– Предмет огромной ценности – не столько духовной, сколько материальной. Золотое распятие, с фигуркой Христа, сплошь выложенной из алмазов, с изумрудным терновым венцом и рубиновыми каплями крови. В сущности ужасная безвкусица, но по страховой оценке двадцатилетней давности вещица стоила семьдесят тысяч, а сейчас, конечно, много дороже. Я тут прочитал интереснейшую статью в «Экономическом вестнике» о росте цен и скрытой инфляции. Знаете, на сколько процентов понизилась покупательная способность рубля по сравнению с 1881 годом? Вы не поверите…
– Как распятие оказалось у игуменьи? – перебил Эраст Петрович.
– Жила близ Заволжска одна богатая старуха, так сказать, первая здешняя гранд-дама, внучка того самого графа Демидова, баснословного богача, который, если помните, однажды поразил парижан фонтаном из…
– Помню. – Фандорин уже не скрывал раздражения. – Вернемся к распятию.
– Ах да, распятие, – поскучнел Виктор Игнатьевич. – В последние годы жизни старуха сделалась набожна и полюбила ездить к матушке Февронии, в Утолимоипечалинскую обитель.
– К-куда?
– Так называется монастырь: Утоли-мои-печали, по одноименной иконе, список которой хранится в тамошней часовне. Как, вы не знаете икону «Утоли мои печали»? – Исправник оживился. – Я вам сейчас покажу репродукцию. У меня есть, преотличная!
Еле-еле, чуть ли не клещами, Фандорин выдрал важный факт: по завещанию старой помещицы драгоценное распятие досталось игуменье – притом не монастырю, а лично Февронии. Хранилось у нее в келье, в ларце. После убийства исчезло.
А больше ничего полезного об обстоятельствах преступления Платонов не сообщил.
Еще безнадежней был второй собеседник – товарищ окружного прокурора титулярный советник Клочков, вялый господин, лишь сонно моргавший подслеповатыми глазками. Он, вероятно, был лет тридцати пяти, как и Платонов, но, в отличие от свежего, аккуратного и бодрого исправника выглядел совершенной руиной: сюртук потрепан, на черном бархатном воротнике перхоть, жидкие жирные волосы давно не стрижены и не мыты, лицо нездорового воскового оттенка.
Должность лишь звучала солидно. Таких «товарищей» у окружного прокурора было по одному в каждом уезде, и вообще, как выразился, представляясь, сам Сергей Тихонович, «гусь свинье не товарищ». Он всячески подчеркивал свою незначительность, сидел на краешке стула, а на прямые вопросы лишь растерянно щурился и пожимал плечами, после чего на выручку немедленно кидался исправник с очередным всплеском эрудиции.
Очень скоро Фандорин приметил, что в моменты, когда он начинал слишком уж дотошно наседать на темнолесских правоохранителей, оба поворачивались к окну, за которым потихоньку начинали сгущаться сумерки – будто надеялись, что настырный гость с наступлением темноты растворится в ней и перестанет им докучать.
Загадка прояснилась, когда утомительная и бесплодная беседа тянулась уже целый час.
Вдруг исправник, просветлев, с преувеличенным удивлением воскликнул:
– Смотрите-ка, Сергей Тихонович, кто к нам пожаловал!
Товарищ прокурора, глянув в окно, тоже изумился – но вяло:
