оператора связи во время полетов шаттлов, и он сделал мне поблажку вместо того, чтобы отдать приказ немедленно вернуться на корабль. Он позволил мне немного выждать, пока люди наперебой выясняли, насколько серьезная опасность мне угрожает. Я знал, что на Земле переполох, потому что каждый раз, когда оператор говорил со мной, я слышал гул голосов на заднем плане: «Как это случилось? Может ли ситуация ухудшиться? Что мы можем сделать?» И немаловажно, что манипулятор закреплен к станции только частично. Да, безопасность экипажа — это самое главное, но мы не можем бросить этот важный технический узел просто так болтаться на корпусе станции.
Через несколько минут наземная команда сосредоточилась на выяснении того, что же вызвало раздражение глаз. Так как это был космос, дела могли пойти по самому худшему сценарию: возможно, проблема связана с системой очистки воздуха в скафандре. В этой системе для удаления углекислого газа используется гидроксид лития. Это вещество достаточно едкое, и оно может нанести тяжелые повреждения легким; раздражение глаз является первым признаком того, что произошла утечка. Так что, возможно, у меня проявились ранние симптомы поражения диоксидом лития и жить мне осталось всего пару минут. Оператор связи Эллен Очоа (впоследствии она возглавила Космический центр Джонсона) невозмутимо попросила меня открыть клапан очистки, то есть фактически открыть дырку в моем скафандре и начать выпускать потенциально зараженный воздух, которым я дышал, пока он весь не выйдет или по крайней мере не будет сильно разбавлен свежим кислородом, закачиваемым в мой скафандр.
Мой инстинкт самосохранения протестовал, но выбора не было. Я открыл клапан системы очистки и начал стравливать воздух из скафандра. К счастью, я делал это столько раз во время тренировок, что мог достать и открыть этот клапан за своим левым ухом без проблем даже с закрытыми глазами. И вот теперь я слепой астронавт, который слушает свистящий звук кислорода, утекающего в открытый космос. Как ни странно, это был момент спокойствия. Работа в космосе — это прежде всего огромный визуальный опыт; все прочие органы чувств практически бездействуют. Бриллиантовые цвета Земли, сверкающие отражения на обшивке корабля и глубокая чернота космоса — все это убеждает вас, что вы именно там, где вы есть, — в открытом космосе. Но когда я остался без зрения, мое тело говорило мне, что не происходит ничего необычного. Ощущения были такими, как будто я лежу дома на кровати под одеялом и вижу сны о космической станции. Я не чувствовал смертельной опасности, зависнув снаружи станции в открытом космосе.
Мой оператор связи слушает медицинских докторов, инженеров-биомедиков, всех, кто работает в Центре управления, но при этом разговаривает так, как будто мы просто мило беседуем: «Так, Крис, мы сейчас контролируем все показатели давления кислорода в твоей системе. Как себя чувствуешь?» Удивительно, но я чувствовал себя достаточно беззаботно, поскольку Скотт был здесь, со мной. Он и врач, и летчик, и скалолаз, и я никогда не встречал человека, который работал бы лучше и быстрее, чем он. Мозги и мышцы этого парня трудились без остановки. Кроме того, я все еще могу дышать, много хороших людей занимается моей проблемой, и я уверен, что в следующие 60 секунд мне не придется умереть. Отсутствие кашля давало мне уверенность, что утечки диоксида лития не было. Я должен был позволить людям на Земле делать их работу, поэтому в качестве предосторожности провел очистку кислорода, как они рекомендовали. Но я уже решил, что это не должно продолжаться очень долго. В скафандре было запасено большое количество кислорода, которого хватило бы на восемь или даже десять часов работы. И еще у меня был запасной баллон с кислородом, так что я мог спускать кислород и при этом оставаться в живых еще долгое-долгое время. Но мне нужно было вернуться к работе, и кто знает, сколько еще времени нам потребуется, чтобы закончить установку робота-манипулятора.
На самом деле я начинал нервничать: мы попусту теряем время. Я абсолютно не помогал в реализации того проекта, ради которого сюда прилетел. Поэтому я начал пробовать действовать как мог, чтобы вернуть себе зрение: тряс головой из стороны в сторону, пытаясь коснуться глазами какого-нибудь элемента шлема, и моргал так активно, как только мог. Я знал, что доктора наверняка говорили Филу: «Нам нужно прямо сейчас вернуть его на корабль и выяснить, что происходит». Поэтому я сказал: «Знаете что? Я больше не чувствую даже легкого раздражения, и мне кажется, что мой взгляд немного прояснился». И это было в некотором роде правдой. Глаза по-прежнему жутко болели, но я почувствовал, что стал немного лучше видеть.
Я спросил, могу ли прекратить стравливать кислород, и Фил дал согласие. Тем временем я продолжал моргать, моргать и моргать и, к счастью, спустя двадцать минут, сумел хоть что-то разглядеть. Конечно, жжение в глазах осталось, и я видел все как в тумане, но прошла еще пара минут, и мне показалось, что я вижу достаточно, чтобы продолжить установку манипулятора. Я сообщил на Землю, что готов вернуться к работе. К моей радости, ответ был: «Хорошо, ты там один и лучше остальных знаешь ситуацию». К этому времени экипаж на корабле получил указания из Центра управления подготовить медицинское оборудование, и после моего возвращения взять пробу жидкости из моих слезных каналов, а также пробу корки, образовавшейся вокруг моих глаз, чтобы выяснить, в чем проблема.
В итоге нам разрешили продлить работу в космосе, время которой по плану составляло шесть с половиной часов. Почти все выходы в открытый космос длятся не более семи часов, но так как мы со Скоттом уверяли наземные службы, что у нас все отлично, нам позволили остаться снаружи в продолжение почти восьми часов, чтобы попытаться все закончить.
Когда дело шло к завершению, я опустил взгляд, чтобы посмотреть на нашу планету, проплывавшую внизу. Преодолев
