Первые из двух саней, что дежурили у выезда на Пречистенку, неспеша тронулись следом. Сзади цепочкой пристроились остальные пять и на почтительном отдалении покатили за «нумером первым» — так на специальном жаргоне назывался передний эшелон визуального наблюдения. Сзади на «нумере первом» горел красный фонарь, который задним было видно издалека.
Эраст Петрович и Анисий ехали в легких санках, отстав от красного фонаря на полсотни саженей. Остальные «нумера» растянулись сзади вереницей. Были тут и крестьянские сани, и ямщицкая тройка, и иерейская пара, но даже самые затрапезные дровни были крепко сколочены, на стальных ободах, да и лошадки подобраны одна к одной — хоть и неказистые, но ходкие и выносливые.
Через один поворот (на набережную Москвы-реки), согласно инструкции, «нумер первый» отстал, и вперед, по сигналу Фандорина, вышел «нумер второй», а «первый» пристроился в самый хвост. Ровно десять минут по часам «второй» вел объекта, а потом свернул налево, уступив позицию «нумеру третьему».
Строгое следование инструкции в данном случае оказалось не лишним, потому что чернобородый разбойник на запятках не клевал носом, а покуривал цыгарку, и непогода ему, толстокожему, была нипочем, даже шапкой не покрыл свою косматую голову, хоть поднялся ветер и с небес лепило крупными мокрыми хлопьями.
За Яузой возок свернул влево, а «нумер третий» покатил дальше по прямой, уступив место «четвертому». Сани надворного советника при этом в чередовании «нумеров» не участвовали, держались все время на второй позиции.
Так и довели объекта до пункта следования — к стенам Новопименовского монастыря, белевшего в ночи приземистыми башнями.
Издали было видно, как от возка отделились одна, две, три, четыре, пять фигур. Последние двое что-то несли — не то мешок, не то человеческое тело.
— Труп! — ахнул Анисий. — Может, пора брать?
— Не так быстро, — ответил шеф. — Нужно разобраться.
Он расположил сани с агентами по всем стратегическим направлениям, и лишь потом поманил Тюльпанова — марш за мной.
Они осторожно приблизились к заброшенной часовне, обошли ее кругом. С противоположной стороны, у неприметной, ржавой двери обнаружились сани и привязанная к дереву лошадь. Она потянулась к Анисию мохнатой мордой и тихо, жалобно заржала — видно, застоялась на месте, соскучилась.
Эраст Петрович приложил ухо к двери, потом на всякий случай слегка потянул за скобу. Неожиданно створка приоткрылась, не издав ни единого звука. Из узкой щели забрезжило тусклым светом и чей-то звучный голос произнес странные слова:
— Куда? В камень превращу!
— Любопытно, — прошептал шеф, поспешно прикрывая дверь. — Петли ржавые, а смазаны недавно. Ладно, подождем, что будет.
Минут через пять внутри зашумело, загрохотало, но почти сразу же снова стало тихо. Фандорин положил Анисию руку на плечо: не сейчас, рано.
Прошло еще минут десять, и вдруг женский голос истошно закричал:
— Пожар! Горим! Люди добрые, горим!
Тут же подхватил и мужской:
— Пожар! Горим! Пожар!
Анисий азартно рванулся к двери, но стальные пальцы ухватили его за хлястик шинели и притянули назад.
— Я полагаю, это пока спектакль, главное впереди, — негромко сказал шеф. — Надо дождаться финала. Дверь смазана неспроста, и лошадка томится неслучайно. Мы с вами, Тюльпанов, заняли ключевую позицию. А спешить надо только в тех случаях, когда медлить никак невозможно.
Эраст Петрович наставительно поднял палец, и Анисий поневоле залюбовался бархатной перчаткой с серебряными кнопочками.
На ночную операцию надворный советник оделся франтом: длинная бобровая шуба с суконным верхом, белый шарф, шелковый цилиндр, в руке трость с набалдашником слоновой кости. Анисий был хоть и в рыжем парике, но впервые вырядился в чиновничью шинель с гербовыми пуговицами и надел новую фуражку с лаковым козырьком. Однако до Фандорина ему, что и говорить, было, как воробью до селезня.
Шеф хотел сказать еще что-то, не менее поучительное, но тут из-за двери раздался такой душераздирающий, полный неподдельного страдания вопль, что Тюльпанов от неожиданности тоже вскрикнул.
Лицо Эраста Петровича напряглось, он явно не знал, ждать ли еще или это как раз тот случай, когда медлить невозможно. Он нервно дернул уголком рта и склонил голову набок, словно прислушивался к какому-то неслышному Анисию голосу. Очевидно, голос велел шефу действовать, потому что Фандорин решительно распахнул дверь и шагнул вперед.
Картина, открывшаяся взору Анисия, была поистине поразительна.
Над голым деревянным столом, раскорячив ноги, висел на двух веревках какой-то седобородый старик в гусарском мундире и сбившемся вниз белом халате. За его спиной, покачивая длинным, витым кнутом, стоял еропкинский чернобородый головорез. Сам Еропкин сидел чуть дальше, на стуле. Возле его ног лежал набитый мешок, а у стены, присев на корточки, курили двое давешних молодцов, что ехали на облучке.
Но все это Тюльпанов отметил лишь попутно, краем зрения, потому что в глаза ему сразу же бросилась хрупкая фигурка, безжизненно лежавшая вниз лицом. В три прыжка Анисий обежал стол, споткнулся о какой-то увесистый фолиант, но удержался на ногах и опустился на колени возле лежащей.
Когда он дрожащими руками перевернул ее на спину, синие глаза на бледном личике открылись, и розовые губы пробормотали:
— Какой рыжий…
Слава Богу, жива!
— Это что еще здесь за пытошный застенок? — донесся сзади спокойный голос Эраста Петровича, и Анисий выпрямился, вспомнив о долге.
Еропкин с недоумением смотрел то на щеголя в цилиндре, то на прыткого чиновничка.
— Вы кто такие? — грозно спросил он. — Сообщники? Ну-ка, Кузьма.
Чернобородый сделал рукой неуловимое движение, и к горлу надворного советника, рассекая воздух, метнулась стремительная тень. Фандорин вскинул трость, и конец кнута, неистово вращаясь, обмотался вокруг лакированного дерева. Одно короткое движение, и кнут, выдернутый из лапищи медведеобразного Кузьмы, оказался у Эраста Петровича. Тот неспеша размотал тугой кожаный хвост, бросил тросточку на стол и без видимого усилия, одними пальцами, стал рвать кнут на мелкие кусочки. По мере того, как на пол отлетали все новые и новые обрывки, из Кузьмы будто воздух выходил. Он вжал лохматую башку в широченные плечи, попятился к стене.
— Часовня окружена агентами полиции, — сказал Фандорин, окончательно расправившись с кнутом. — На сей раз, Еропкин, вы ответите за произвол.
Однако сидевшего на стуле это сообщение не испугало:
— Ништо, — осклабился он. — Мошна ответит.
Надворный советник вздохнул и дунул в серебряный свисток. Раздалась высокая, режущая уши трель, и в ту же минуту в часовню с топотом ворвались агенты.
— Этих — в участок, — показал шеф на Еропкина и его подручных. — Составить протокол. Что в мешке?
— Мой мешочек, — быстро произнес Самсон Харитонович.
— Что в нем?
— Деньги, двести восемьдесят три тысячи пятьсот два рубля. Мои денежки, доход от торговли.
— Такая солидная сумма и в мешке? — холодно спросил Эраст Петрович. — Имеете под нее финансовые документы? Источники поступления? Уплачены ли подати?
— Вы, сударь, того, на минутку… В сторонку бы отойти… — Еропкин вскочил со стула и проворно подбежал к надворному советнику. — Я ведь что, без понятия разве… — И перешел на шепот. — Пускай там будет ровно двести тысяч, а остальные на ваше усмотрение.
— Увести, — приказал Фандорин, отворачиваясь. — Составить протокол. Деньги пересчитать, оприходовать, как положено. Пусть акцизное ведомство разбирается.
Когда четверых задержанных вывели, вдруг раздался бодрый, разве что чуть-чуть подсевший голос:
— Это, конечно, благородно — от взяток отказываться, но долго ли мне еще кулем висеть? У меня уж круги перед глазами.
Анисий и Эраст Петрович взяли висящего за плечи, а полностью воскресшая барышня — ее ведь, кажется, звали «Мими»? — залезла на стол и распутала веревки.
Страдальца усадили на пол. Фандорин сдернул фальшивую бороду, седой парик, и открылось ничем не примечательное, самое что ни на есть заурядное лицо: серо-голубые, близко посаженные глаза; светлые, белесые на концах волосы; невыразительный нос; чуть скошенный подбородок — все, как описывал Эраст Петрович. От прилившей крови лицо было багровым, но губы немедленно расползлись в улыбке.
— Познакомимся? — весело спросил Пиковый Валет. — Я, кажется, не имею чести…
— Стало быть, на Воробьевых горах были не вы, — понимающе кивнул шеф. — Так-так.
— На каких таких горах? — нахально удивился прохиндей. — Я — отставной гусарский корнет Курицын. Вид на жительство показать?
— П-потом, — покачав головой, молвил надворный советник. — Что ж, представлюсь снова. Я — Эраст Петрович Фандорин, чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе, и не большой любитель дерзких шуток. А сие мой п-помощник, Анисий Тюльпанов.
Из того, что в речи шефа вновь появилось заикание, Анисий сделал вывод, что самое напряженное позади, и позволил себе расслабиться — украдкой взглянул на Мими.
Она, оказывается, тоже на него смотрела. Легонько вздохнула и мечтательно повторила:
— Анисий Тюльпанов. Красиво. Хоть в театре выступай.
Неожиданно Валет — а это, конечно же, несмотря на казуистику, был он — развязнейшим образом подмигнул Анисию и высунул широкий, как лопата, и удивительно красный язык.
— Ну-с, господин Момус, и как же мне с вами поступить? — спросил Эраст Петрович, наблюдая, как Мими вытирает соучастнику лоб, покрытый мелкими капельками пота. — По закону или по с-справедливости?
Валет немного подумал и сказал:
— Ежели бы мы с вами, господин Фандорин, сегодня встречались не впервые, а уже имели бы некоторый опыт знакомства, я, разумеется, целиком и полностью положился бы на ваше милосердие, ибо сразу видно человека чувствительного и благородного. Вы, несомненно, учли бы перенесенные мною нравственные и физические терзания, а также неаппетитный облик субъекта, над которым я столь неудачно подшутил. Однако же обстоятельства сложились так,
