Она и представить не могла, что придется скрываться именно здесь.
Когда Николь выбралась из часовни, бег ее не был бесцельным.
Пару лет назад Бернадетта упросила выделить ей одну из пустующих комнат южной галереи. Никто не стал возражать. С тех пор старуха сваливала там всякий хлам.
Расползшиеся дряхлые коврики, проеденный молью гобелен, плесневелая простыня – все это Бернадетта, как запасливая мышь, относила в свою каморку. Она твердо знала, что когда-нибудь – когда будет чуть меньше дел – у нее дойдут до них руки.
Бернадетта была очень экономна.
Наружный засов на двери каморки не использовался – никто не заботился о сохранности старья. Но Николь знала, как можно закрыть его изнутри.
«Я спрячусь там и подожду, пока все утихнет».
Она надеялась, что никому не придет в голову искать ее в запертом снаружи чулане. А еще больше уповала на то, что маркиз проспится, и к утру мысли о мести улетучатся из его головы вместе с бесами.
Конечно, ее накажут. Ей предстоит объяснять, как она оказалась в постели Жана Лорана де Мортемара. Но все это случится потом, а сейчас ей необходима передышка.
Добравшись до чулана, Николь присела на корточки и нащупала почти истлевшую доску. Без труда оторвала длинную щепу, которой собиралась задвинуть засов изнутри, поднялась и толкнула дверь кладовки.
Слишком поздно она заметила в углу приглушенный свет лампы и почуяла запах горелого сала. На нее налетела, как стервятник, тощая фигура, оттолкнула к дальней стене. Не успела Николь ахнуть, как дверь захлопнулась.
– Я знала, где тебя ждать, Николь Огюстен, – удовлетворенно прошипела Бернадетта. – Думала, никого поумнее тебя не найдется? Держи карман шире.
Старуха вцепилась Николь в плечо, и девочка вскрикнула.
– Что там у тебя? – резко спросила ключница.
– Он меня ранил.
– Врешь! Ты сама ободрала руку, пока носилась, как драная кошка!
Она рывком сорвала повязку, и с губ Николь слетел стон.
Бернадетта изменилась в лице.
– Бесовы подштанники! Так это правда.
Она поднесла лампу поближе к плечу Николь и озадаченно зацокала языком.
– Ну-ка, сядь!
Николь не села, а повалилась на хромоногую скамью.
Некоторое время Бернадетта рассматривала глубокий кривой порез. Потом оторвала лоскут от нижней рубашки девочки и протянула ей:
– Плюй! Да как следует!
Но в горле у Николь пересохло. Она не понимала, чего хочет от нее злая старуха, и лишь покачала головой.
– Чтоб тебя! – выругалась та и сама смачно плюнула на тряпку. – Сиди тихо!
Закрепив лампу на полке, Бернадетта протерла кровь вокруг раны, сложила лоскут вдвое и сноровисто перевязала предплечье. На тряпице сразу расплылось бледно-красное пятно.
– Чем ты разозлила маркиза?
Николь покачала головой.
– Не знаю. Он был пьян, когда проснулся и увидел меня.
– А ты где была?
– Я сидела рядом с ним… на постели. – Старуха хмыкнула, но Николь предпочла не обращать на это внимания. – Он открыл глаза и словно взбесился.
Бернадетта проницательно взглянула на нее.
– Что-то ты недоговариваешь. Мало какой мужчина, обнаружив в своей постели хорошенькую мордашку вроде тебя, схватится за нож.
– За шпагу, – поправила Николь. – Это была шпага.
Она закрыла глаза. У нее не осталось сил, чтобы упрашивать одноглазую ведьму о жалости. Пускай Бернадетта зовет слуг – ей все равно.
Но вместо того, чтобы сдать добычу в руки маркизу и получить награду, старуха больно ткнула девушку в бедро:
– Поднимайся! Нечего рассиживаться. Если я догадалась, куда ты пойдешь, то и они догадаются.
– Никто не знает об этом укрытии, кроме Мари! – слабо возразила Николь.
– Твоя Мари первая выдаст тебя. Вставай!
– Подожди!
Но Бернадетта уже волокла Николь к двери.
Горничная остановилась и сама схватила ее за руку:
– Что ты делаешь?
– Спасаю твою куриную голову, Николь Огюстен, – проворчала та. – Куда это годится – резать молоденьких девчонок! Будь ты хоть сам король, негоже так поступать со слугами в чужом доме. Постой-ка…
Старуха отошла и зарылась в груду тряпья. Вернулась она, волоча за собой истрепанную рванину, в которой Николь, приглядевшись, узнала охотничий плащ графа, подбитый мехом. Когда-то плащ был роскошен, но время превратило богатую ткань в жалкие обноски, а моль завершила дело, обглодав их со всех сторон.
Бернадетта приоткрыла дверь, высунула нос наружу и принюхалась. «Значит, правду говорят, что она своим острым длинным носом чует не хуже крыс и может с закрытыми глазами отличить одного человека от другого по запаху».
– Ты прошла через часовню? – приглушенно спросила старуха.
Николь кивнула.
– Так я и думала. Если не наследила, они не сразу поймут, куда ты делась. Возьми! – Она всучила Николь плащ.
– Зачем?
– Тебе придется выбираться наружу. Внутри оставаться нельзя. Если, конечно, не хочешь, чтобы маркиз насадил тебя на свою шпагу, как куропатку на вертел.
– Я ни в чем не виновата…
Бернадетта приблизила к ней лицо и зашептала:
– Не говори мне, девочка, что ты не знаешь, где спрятаться. Подумай хорошенько и сообрази. Только молчи, не болтай попусту языком. Он у тебя и без того слишком длинный.
– Я спрячусь, – прошептала в ответ Николь. – Но что потом?
– Маркиз к утру опамятуется и отменит свой приказ. За ним успокоится и граф. Или ты не заметила, что наш хозяин готов выполнить все, что гость ни потребует? Грех говорить такое, но коли маркиз де Мортемар захотел бы, чтобы Гуго де Вержи сплясал на крыше голышом, так граф, поди, уже снимал бы с себя исподнее.
Бернадетта подтолкнула девушку в спину крепким кулаком.
– Не стой как овца!
Отвернулась и заковыляла прочь, подняв лампу над головой.
На благодарности не оставалось времени. Накинув на плечи тяжелый пыльный плащ, Николь торопливо пошла в другую сторону.
Бернадетта уверена, что ей удастся спрятаться хотя бы до утра. Но дворы наводнены людьми, и если старуха сказала правду, на поиски Николь сейчас поднимут весь замок.
Значит, нельзя оставаться ни в замке, ни во дворах.
Крепостная стена охраняется днем и ночью, туда и подавно не сунешься.
Что остается?
На крышу Николь забралась по выщербленной стене южной галереи. Путь, который она всегда преодолевала играючи, на этот раз дался ей с большим трудом: ныла рана, да еще и плащ висел на плечах бесполезным грузом, тянул вниз.
Но, оказавшись наверху, Николь в полной мере оценила предусмотрительность старухи.
Между трубами бродил голодный ветер, крутился вокруг главной башни, как бродячий пес возле кухни: ждал, не распахнутся ли ставни, чтобы радостно взвыть и ворваться внутрь, хватая все, что подвернется по пути.
Нагревшаяся за день черепица к ночи остыла. Тонкая рубашка не спасала от холода.
Тут-то и пригодился плащ. Закутавшись, девочка вытянулась вдоль водосточного желоба, чтобы высокий бортик закрывал ее.
Со всеми приготовлениями она едва успела: черное пятно двора внизу осветилось факелами, замельтешили огни. Николь вжалась в крышу. Луна, как назло, выплыла из-за облака и повисла над ней, словно насмехаясь.
Понемногу шум стих, но девочка по-прежнему боялась поднять голову. Правая рука затекла, левая ныла, а пошевелиться страшно: ну как потеряешь равновесие и перевалишься через водосток? То-то обрадуются слуги маркиза, когда она упадет им на головы.
Однако постепенно Николь привыкла к своему положению. А ухитрившись закрыть голову полой плаща, даже подумала, что и впрямь сможет продержаться до утра. Лишь бы никто не догадался проверить крышу галереи.
Вот разве что в бедро, как ни повернись, впивается какой-то выступ. И вдобавок от плаща воняет козлом и плесенью. Интересно, для чего он Бернадетте? Вряд ли старуха предполагала, что изношенная одежда когда-нибудь пригодится служанке, скрывающейся от сумасшедшего маркиза.
