Теперь оставалось исполнить вторую часть замысла.
Спрятав ценную поклажу в рукав, Николь миновала ворота башни и спустилась на нижний двор. Караульный сонно глянул на девчонку, но даже поленился качнуть головой в ответ на ее приветствие.
Нижний двор давно спал. Рабочий люд ложится рано, не то что знатные господа.
Николь любила это место. Днем здесь вечно стоял такой шум, что хоть уши затыкай: громыхали своими железяками кузнецы и оружейники, смачно переругивались забияки каменщики, надрывались псы в обеих псарнях – охотничьей и сторожевой. Лошади выбивали из булыжников звонкую дробь, мальчишки вились вокруг, точно мошкара – эй, не зевай, не то налетят озорной вопящей тучей, сдернут штаны – и прочь, хохоча во все горло, – и толстяк-управляющий щедро отвешивал им подзатыльники, костеря на все лады.
С раннего утра заводили свою скрипучую песню вороты трех колодцев, а важному стуку молота в кузне вторил размашистый «шмяк! шмяк! шмяк!»: уставшие от ноши крестьяне с размаху плюхали тяжеленные корзины с провизией на выщербленный стол под навесом. Изредка Клод-гробовщик привозил свой груз на дребезжащей телеге, стараясь успеть до того, как появятся на площади первые люди.
Стена видела жизнь и смерть, но оставалась молчаливой. Огромная, холодная, древняя, как холм, она не разговаривала даже под щедрыми потоками ливней. Вода, умеющая извлекать звук из всего, что существует, будь то листья или песок, проигрывала в схватке с ее надменной немотой. Струи дождя, расшибаясь о серые глыбы, теряли свои певучие голоса. Они бесшумно струились вниз и смиренно уходили в землю, питая подводные реки, а камни оставались – могучие, величественные в своем незыблемом молчании.
Но так было не всегда. В незапамятные времена люди, сложившие стену, оставили в ней углубления и превратили в жилища. Они ютились в них, точно ящерицы в скальных норах, и были крикливы, как сойки.
Конец их птичьему гомону настал лишь той страшной ночью, когда оборвалась жизнь Симона де Вержи. Граф Гуго, восстанавливая замок, приказал возвести для прислуги отдельные постройки.
Теперь к стене лепились ульи домов. Целая улица выросла на том месте, где когда-то было лишь месиво грязи под копытами лошадей и коров. Жилища в камне опустели, голоса ушли навсегда.
Но одна нора после долгого перерыва вновь стала обитаемой. К ней и лежал путь Николь.
Девочка обогнула последний, самый захудалый домишко, остановилась в глубокой тени каменной кладки и постучала.
Клин света распорол темноту, когда стрельчатая дверь приоткрылась.
– Входи, – сказал лекарь.
Миг – и Николь исчезла внутри.
Глава 3
Между главной залой и кухней сновали слуги, без конца поднося все новые и новые кушанья. Граф приказал повару порадовать гостя, и тот не подвел господина.
Фаршированные куропатки, обложенные просвечивающими до сердцевины мочеными яблоками; утки в глянцевых озерах малинового соуса; жареный олень, истекающий жиром на гигантском блюде, которое шесть человек едва доволокли до стола; розовое, как гранат, мясо вепря в сушеных сливах; лоснящиеся колбасы, источающие упоительный запах, паштеты, копченая рыба в золотистой чешуе… Главный повар замка Вержи опустошил все свои хранилища. Николь не видела прежде доброй половины тех блюд, что подавали нынче на стол в честь приезда маркиза.
Жан Лоран де Мортемар восседал на самом почетном месте. По правую руку от него улыбался граф, обнажая острые, как у хорька, белоснежные зубы. За спиной маркиза де Мортемара замер худой бородатый человек с землистым лицом, положив руку на эфес шпаги. Каждый раз при взгляде на него Николь становилось не по себе.
Маркиз де Мортемар, про которого говорили, что он почти принц, оказался больше похож на мясника: жирный, как отъевшийся на желудях боров, с заплывшими глазами и широким приплюснутым носом. Хороши были только густые рыжие кудри с отливом в благородное золото.
Трудно было бы найти людей, менее схожих друг с другом, чем гость и хозяин. Гуго де Вержи, тонкий, как хлыст, ловко орудовал вилкой, расправляясь с утиной грудкой. Маркиз ел как простолюдин: без церемоний схватив баранью ногу, впивался в нее кривыми желтыми зубами, отдирал кусок и небрежно утирал рукавом стекающий по подбородку жир.
Граф редко смеялся – лишь время от времени молча скалился, что должно было означать улыбку. Маркиз де Мортемар оглушительно хохотал, и от его смеха вино дрожало в бокалах. Гуго подзывал слугу изящным жестом маленькой белой кисти. У маркиза де Мортемара ладони и запястья были красные, крепкие: руки кузнеца, а не господина.
Зато когда Николь оказалась неподалеку от маркиза, выяснилось, что от него пахнет тонкими духами. Даже терпкий запах вин не мог заглушить нежный цветочный аромат.
А вино лилось рекой. Де Мортемар пил за десятерых, не пьянея. Граф подносил к губам кубок – и ставил на место, едва пригубив. Он зорко следил за тем, что творилось вокруг. Николь несколько раз ловила на себе его пристальный взгляд.
Ей уже давно не приходилось прислуживать за столом, но утром оказалось, что одна из двух девушек, которым предстояло исполнять эту почетную обязанность, заболела. Вторая то и дело принималась рыдать от страха, и даже щедрые оплеухи Бернадетты не исправили дела.
Тогда послали за Николь.
– Если хочешь, чтобы я забыла последнюю выходку твоего дружка, делай что говорят, – проворчала Бернадетта. – Будешь прислуживать юным госпожам. Остальное не твоя забота.
Про себя старуха подумала, что расторопная девчонка справится за двоих. Как говаривала бабка, одна пчела лучше пригоршни мух.
– Да не вздумай глазеть по сторонам! С кухни пришлют троих помощников. Если что забудешь, смотри на них.
Но разве до помощников было Николь! Хоть Бернадетта и велела ей не отвлекаться, девочка успевала посматривать и на графа с хозяйкой, и на прожорливого гостя.
Она заметила, как заблестели глаза маркиза, стоило ему увидеть старшую дочь графа.
Элен только исполнилось шестнадцать, и все вокруг твердили, что второй такой красавицы не найти в целой Франции. От отца она унаследовала кожу матовой белизны, синие глаза под черными, как перо ворона, бровями, и мелкие, очень ровные и блестящие зубки. От матери – осанку королевы и улыбку, полную значительности.
Правда, улыбалась она редко. В отличие от ребячливой Беатрис, Элен как будто родилась с выражением надменного спокойствия на лице. Казалось, ничто не может вывести ее из себя.
Никто лучше Николь не знал, как обманчиво это выражение. За несколько лет службы она так и не научилась предсказывать вспышки гнева своей хозяйки. Ледяная королева, что мечет иглы сосулек в нерадивых подданных – вот кого напоминала в ярости Элен де Вержи.
В супруги ей был выбран Шарль, сын барона Анри де Суи. Брак сулил выгоду обоим семействам, обещая принести одному – новые земли, другому – поддержку при дворе.
Будущего мужа Элен не видела ни разу в жизни, но жених и невеста обменялись портретами. С картины застенчиво улыбался красивый хрупкий юноша лет семнадцати. Беатрис посмеивалась над сестрой, твердя, что ждет не дождется свадьбы – тогда-то они узнают, как сильно художник польстил жениху.
Для торжественного ужина Элен выбрала синее платье, подчеркивающее нежность ее кожи. Вырез лифа открывал лилейно-белую грудь и узкую тень ложбинки, в которую стекала жемчужная капля на серебряной цепочке.
– Ваши дочери очаровательны, – не преминул заметить гость, обращаясь к графине. – Их присутствие украсило бы и королевский двор.
И надолго задержал взгляд на Элен.
Та сидела, скромно опустив глаза. Жан Лоран де Мортемар облизнул губы и громогласно потребовал еще вина.
В очередной раз вбежав в кухню с подносом, Николь едва не столкнулась с лекарем. Венсан Бонне отливал из каждой бутыли по ложке вина, добавлял несколько капель из темного пузырька и тщательно принюхивался. Рядом с ним неотступно держались двое из свиты маркиза.
